Я не верю в десталинизацию

Он правил страной почти тридцать лет и все это время убивал. Он убивал своих соратников (что было не так уж несправедливо, ибо они сами были убийцами), и он убивал тех, кто убил этих соратников. Он убивал и жертв и их палачей. Потом он начал убивать целые категории людей — выражаясь его же языком: классы. Потом он занялся геноцидом. Количество людей, погибших в его лагерях, не поддается учету, как не поддается учету количество самих лагерей, в той же пропорции превосходящее количество лагерей Третьего Рейха, в которой СССР превосходит Германию территориально. В конце пятидесятых годов я сам работал на Дальнем Востоке и стрелял в обезумевших шатунов–медведей, привыкших питаться трупами из лагерных могил и теперь вымиравших оттого, что не могли вернуться к нормальной пише. И все это время, пока он убивал, он строил. Лагеря, больницы, электростанции, металлургические гиганты, каналы, города и т. д., включая памятники самому себе. И постепенно все смешалось в этой огромной стране. И уже стало непонятно, кто строит, а кто убивает. Непонятно стало, кого любить, а кого бояться, кто творит Зло, а кто — Добро. Оставалось прийти к заключению, что все это — одно. Жить было возможно, но жить стало бессмысленно. Вот тогда–то из нашей нравственной почвы, обильно унавоженной идеей амбивалентности всего и всех, и возникло Двоемыслие.

Говоря «Двоемыслие», я имею в виду не знаменитый феномен «говорю–одно–думаю–другое–и–наоборот». Я также не имею в виду оруэлловскую характеристику. Я имею в виду отказ от нравственной иерархии, совершенный не в пользу иной иерархии, но в пользу Ничто. Я имею в виду то состояние ума, которое характеризуется формулой «это–плохо–но–в–общем–то–это–хорошо» (и — реже — наоборот). То есть я имею в виду потерю не только абсолютного, но и относительного нравственного критерия. То есть я имею в виду не взаимное уничтожение двух основных человеческих категорий — Зла и Добра — вследствие их борьбы, но их взаимное разложение вследствие сосуществования. Говоря точнее, я имею в виду их конвергенцию. Сказать, впрочем, что процесс этот проходил совершенно осознанно, означало бы зайти слишком далеко. Когда речь идет о человеческих существах, вообще лучше уклоняться, елико возможно, от всяких обобщений, и если я это себе позволяю, то потому, что судьбы в то время были предельно обобщены. Для большинства возникновение двойной ментальности происходило, конечно, не на абстрактном уровне, не на уровне осмысления, но на инстинктивном уровне, на уровне точечных ощущений, догадки, приходящей во сне. Для меньшинства же, конечно, все было ясно, ибо поэт, выполнявший социальный заказ воспеть вождя, продумывал свою задачу и подбирал слова,— следовательно, выбирал. Чиновник, от отношения которого к вещам зависела его шкура, выбирал тоже. И так далее. Для того чтобы совершить этот правильный выбор и творить это конвергентное Зло (или Добро), нужен был, конечно, волевой импульс, и тут на помощь человеку приходила официальная пропаганда с ее позитивным словарем и философией правоты большинства, а если он в нее не верил,— то просто страх. То, что происходило на уровне мысли, закреплялось на уровне инстинкта, и наоборот.

Иосиф Бродский via Dirty.ru

О русской неполноценности. Подход к проблеме

...Гражданского общества нет. Нет сословия, которое осудило бы штрейкбрехеров. И поэтому возникает ситуация такой неразборчивости, когда ты можешь выбрать то, что выгодно тебе, то есть людей с ценностями выживания никто не осуждает.

И вот в этой ситуации гражданское общество, гражданское сознание не может сформироваться. Потому что мы имеем некий такой бульон, компот из самого разного. В котором ничего не вызревает.

Для того, чтобы наше общество двинулось в сторону гражданского сознания, то нужны какие-то особые внешние условия. Нужен какой-то управляющий контур.

Когда мы говорим что весь русский народ надо заставить развиваться в сторону гражданского сознания, то по большому счёту предлагаем "зайчикам" стать "ёжиками". Придумать некие условия, при которых "зайчики" станут "ёжиками". Но японцы остались "зайчиками", и при этом стали развиваться. Из этого следует, что надо как-то использовать наши национальные архетипы для развития.

Фантастическое отставание – это самая главная проблема. А вовсе не отсутствие "среднего класса", «гражданского сознания». Это всё можно оставить, самое главное – наше отставание от развитых стран. Вот это главная проблема. Люди из страны бегут сотнями тысяч. Если бы Россия была развитой, то здесь жили бы и при отсутствии гражданских свобод.

Как использовать наши национальные архетипы для того, чтобы "запустить" развитие. Что именно нужно изменить?

Десять лет назад было не принято пропускать пешеходов. Вообще не принято. То есть пешеходы стояли и терпеливо ждали, когда будет «дырка» между автомобилями и старались там пробежать. Некоторые конечно их пропускали, но это не было массовым явлением. Сейчас это уже принято. Ведь речь идёт не просто о факте соблюдения правила. Речь идёт о приоритете. Пешеходы стали приоритетнее, чем автомобилисты. И автомобилисты это понимают. То есть сейчас единицы не пропускают пешеходов. Очень мало кто не пропускает их, даже если знают, что полицейской засады нет за переходом. Всё равно пропускают. Просто это стало принято. А как этого добились? Просто сделали штраф полторы тысячи, вот и всё. Внешний управляющий контур. Условия для изменения «бульона»

Народ, предоставленный самому себе вряд ли бы стал пропускать пешеходов, если бы его не заставила власть.
Получается что менталитет остался прежний, а привычки только меняются. Вот и всё.

Мы сейчас говорим об изменениях в России, которые бы привели к развитию. А в Японии развитие привело к изменениям в менталитете. Вот это очень важный момент. Японский менталитет начал размываться именно в результате развития. У нас нет развития и мы говорим: давай изменим менталитет, чтобы развитие пошло.

Наша задача сейчас – запустить развитие. Придумать схему как оно пойдёт. Что для этого нужно? Менталитет изменить? Это задача на много столетий. И по Японии мы видим, что они не меняли менталитет. Они запустили развитие со старым менталитетом, а он уже начал меняться, как результат.

А если взять ту же самую Германию, я не уверен, что немцы 400 лет назад так сильно любили порядок и у них там не было повального взяточничества и судьи не брали взятки. Германия носила в себе в зародыше эту идею порядка. Она к ней всё равно стремилась. Они просто как бы это сказать, вынули на поверхность эту идею. Свою национальную идею, и они к ней пришли. Это идея порядка.

Какая наша национальная идея, к которой мы должны прийти? Я не вижу другой цели, кроме как развития уважения к человеку. Но архетип же заставляет подчиняться власти, считать барина добрым и справедливым. Всё завязано на барина. Вся система завязана на власть.

У нас существует некая социальная пирамида. Внизу рабочие и крестьяне, в середине служащие хотел сказать, сюда же относится армия, чуть повыше находится ФСБ, ГРУ, ещё чуть повыше чиновники, а сверху Путин. Наши либералы, которые попроще, предлагают убрать верхушку пирамиды и надеются, что от этого пирамида изменится вся.

У русских народников не было понимания образа будущего России, о том, что будет на следующий день, для них было самое главное разрушить "гнусное самодержавие". То есть у них не было вообще представления что нужно строить, они хотели просто разрушать. Наши либералы ведь тоже хотят только разрушать. На это возразят, что либералы хотят не разрушать, они хотят чтобы была более частая сменяемость кадров во власти. Чтобы хотя бы здесь была справедливость.

Возьмём картину нашей социальной пирамиды. Вытащим несколько кирпичиков и заменим их другими. Сколько управленцев в России? Три миллиона или два? Допустим вместо них станет 500 человек убеждённых либерал-демократов, которые будут работать в соответствии с законом. Что это изменит? Ничего. 5 тысяч? Тоже ничего не изменят.

Губернатор Белых, которого посадили за взятку. Он был вынужден играть по тем правилам, которые есть и система его просто-напросто взяла и сдала. Этих правильных людей система точно также сдаст. Какая разница, пятьсот или 5 тысяч, на уровне двух-трёх миллионов? Это ничего не изменит.

Если проводить какие-то реформы, то они должны быть более целостные. Более системные. А в нашем случае это какой-то тришкин кафтан, это выглядит как какое-то латание отдельных заплаточек.

В России всё делают энтузиасты, к власти придёт очередной Пётр I, который не будет заниматься развязывание гордиевых узлов и размышлениями о том, как их покрасивее связать. Он будет действовать по принципу: "лес рубят - щепки летят".

Пётр 1 переодел всех дворян и служащих в западную одежду. Почему одежда (униформа) иначе настраивает? Если мы надеваем официальный костюм и чувствуем себя в нём иначе, то это потому что в нашей душе есть архетип, как бы это назвать? - официального пребывания. Принадлежности к корпорации, определённых обязательств, определённой модели, которую мы занимем по отношению к другим. В нашей душе уже есть психологическое помещение для данной социальной роли. Эта социальная роль - официальный костюм – она в России уже существует не одну сотню лет.

В нашей культуре и менталитете уже есть этот архетип официального присутствия. Официального представительства. Когда мы надеваем официальный костюм, включается эта модель официального представительства. А вот когда Пётр I одел всех дворян в западные костюмы, то этой модели ещё не было. Она не включилась.

Происходит включение модели потому, что эта модель уже в нас прописана. А если модель не прописана, то что включает чужое надевание камзола? Я сейчас говорю не только о Петре I, я сейчас говорю о том, что происходит в нашей жизни. Что мы хотим менять. Вот об этом речь идёт. Что происходило в душе дворянина петровского времени, когда он надевал западный камзол?

Первое – поскольку инициатива идёт от царя, то есть от самой статусной фигуры, то значит я становлюсь более статусным если надеваю западный камзол. Это значит я с презрением смотрю на тех кто носит русские боярские кафтаны, русские вот эти шапки длиннющие чёрные, и длинные окладистые бороды. Я начинаю смотреть с презрением на всю российскую культуру. Разве это не так? Именно камзол западного типа заставляет меня смотреть с презрением на всю старину. Ну царь же сказал, что вот это новое, оно лучше. С кем я, со стариной или с царём, если я придворный? Однозначно с царём. Либо надо становиться маргиналом, быть не в социуме. Так сделали старообрядцы. Они сами загнали себя в маргинализм. Никто не заставлял, сами же загнали.

И второй момент. Если копирование Запада в плане камзола есть благо, то и любое другое копирование есть благо. Я начинаю не жить, а становлюсь сплошным копиистом. Я теряю внутреннюю духовную самостоятельность, опору на какие-то внутренние ценности. Моей опорой становится Запад. Я ищу опору не внутри нашей жизни и вовне. Вот что происходит в душе дворянина, когда он сбривает бороду, надевает западный камзол и начинает курить трубку. И пить джин и тоник, а не наши наливки, квасы. То есть вот это происходит, потому что модели прописанной ещё нет. А вот как прописывается модель, это интересно. Как можно прописать модель, когда ещё ничего нет?

У дворянина включается модель заимствователя по жизни. Надо всё время жить с оглядкой на Запад. И вот у нас в душе после этого интеориризуется по методу Гальперина-Ввденского модель, что для нас Запад – это святое, на что надо всегда обращать внимание. А своё надо презирать. Эта модель в нас есть. Своё, родное, даже очень хорошее, например, празднование Ивана Купала, это же очень красивое празднование, хоровод, солярный круг, костёр, девушки венки бросают, всё очень клёво, но это всё уже маргинально. В обществе это не нужно. Общество на это смотрит иронически: маргиналы какие-то, любители старины, как вот типа реконструкторов, которые надевают старинные латы и сражаются. Это маргинальность.

А вот если японцы устроят у себя нечто национальное, то в Японии будут нормально относиться. У них там в кимоно на улицах ходят и ничего, все смотрят и говорят что красиво. У нас если ты пойдёшь в русской косоворотке, красных шароварах и смазных сапогах, то на тебя все будут смотреть как на дурака. Хотя по нашей погоде, сапоги это самая удобная одежда.

Благодаря реформам Петра произошёл не просто разрыв образованного сословия от всего остального, а в нашей душе поселился архетип заимствователя. Чем больше ты заимствуешь на Западе, тем лучше. Но я хочу сказать, что этот архетип заимствователя, он противоположен ценностям самореализации. Мы включили его в корпус ценностей выживания. Я заимствую чтобы выжить здесь и сейчас, заимствую на Западе. Получилось так, что Россия, русская душа попала в порочный круг. Она западным человеком не стала, а русским человеком, стоящим на своей опоре, вот так, как японец стоит, она перестала быть.

Русский человек стал тотальным заимствователем. Это духовное паразитирование. Чего бы ещё такого заимствовать на Западе. Русский человек утратил духовный стержень, когда он опирается на своё внутреннее "я", которое он уважает. Наше "я" теперь там, на Западе, там наш идеал. Какую музыку слушают люди? Она вся сплошь западная. А если наши поют что-то, то это тоже западное.

Пётр, возможно, по-другому не мог ничего изменить. Но это привело к тому, что он разрушил душу русского человека, который стал заимствователем. Его «я» стало вне его самого. Оно стало на Западе. Он не себя уважает, а Запад, он смотрит на себя как на говно. Потому что вот мы недо-западные люди. Или должны стать Западом, или должны уесть Запад. Или должны больше чугуна выплавлять, чем на Западе. На Западе есть электроавтобусы и беспилотные такси, а давай сделаем беспилотные такси. Не больницы откроем в деревнях, не магазинчики, а вот давай беспилотное такси. Потому что всё как на Западе.

Вот результат. Россия полноценно не может развиваться, если этот архетип не будет осмыслен и для начала описан. Этот архетип надо извлечь и понять от чего он произошёл

Этот архетип копииста, копировальщика, он не позволяет нам понять самих себя. Потому что чтобы понять самих себя, надо стоять на собственных ногах и заглянуть себе в душу. А когда ты стоишь душой на Западе, то ты себя уже не поймёшь, ты будешь смотреть на себя просто как на неполноценное существо, которое не дотягивает до западного эталона. Ты просто нидерменш. Вот западные – они полноценные люди. Они суперменши, а мы нидерменши, понимать нам нечего, пока не позаимствуем всё на Западе, людьми не станем.

Возникает порочный круг заимствования. Вот на Западе демократия, парламент, давайте заимствуем. У нас был парламент в начале ХХ века, что с ним было?

Русский человек в результате реформ Петра и всей дальнейшей истории стал заимствователем. Именно этот архетип наш народ должен осознать и изменить. Русский неполноценен не потому что он не дотянул до Запада, а потому что он считает Запад идеалом, и идеальная жизнь – это всё новое и новое заимствование.

Это не "догоняющее развитие", это духовное паразитирование, это духовная неполноценность. Когда человек просто всё заимствует. Это заимствует, то, ещё чуть-чуть, вот такая знаешь гонка, вот сейчас ещё заимствуем, а потом заживём как они. Так было в конце ХХ века, реформы Горбачёва. Вот сейчас заимствуем свободу слова. Всё раскрыли и всё разрушилось. А вот китайцы поумнее сделали. Они подумали: а вот как в наших условиях хорошо сделать? А давай-ка сначала в деревне сельский подряд. Народ пойдёт заниматься сельским хозяйством, потому что выгодно станет. Стало выгодно. А теперь разрешим частный подряд в переработке сельской продукции. Народ туда пошёл, тоже выгодно. А теперь разрешим частные перевозки от первых ко вторым. Тоже выгодно. А теперь маленькие лавочки по торговле продуктами переработки, тоже выгодно. И вот так они постепенно всё делали. А у нас давай сразу всё скопируем с Запада готовый результат, демократические свободы, гласность и прочее. Эта логика уже порочна по своей сути. Русский человек неполноценен именно этим. Что он восхищается Западом. Из этого не следует, что мы должны жить посконно и сермяжно, это означает что мы должны по-другому смотреть на мир. Иметь другие приоритеты.

Игорь Лебедев @ Facebook

Артель как движущая сила прогресса

В разговоре с Dmitriy Lisitsin сформулировал понимание того, почему невозможно освоение космоса в России силами государства. Всю нашу историю освоение новых территорий происходило у нас всегда силами промысловых ватаг, а вовсе не государства. Все, что государство присоединило оружием мы очень быстро растеряли. Все же, освоенное ватагами и артелями - до сих пор наше. Космос ничем не отличается. Элита же была и осталась рентной, те привычно собирает дань с промыслов, и в развитие вкладывать не способна.

Но мысль пошла дальше. В целом артель - это наиболее эффективная до-индустриальная форма деятельности. В ее основе - равномерное и справедливое распределение прибыли между участниками (доли). На том же принципе действовали средневековые торговые корабли (и пираты). И именно средневековая европейская артель запустила цикл глобальной экспансии европейцев (и русских).

В индустриальную же эпоху прибыль экспроприировала буржуазия и государство. Наемный работник лишился справедливой доли. В Европе это прошло с цивилизацией распределения благ (защита труда, справедливая оплата и благотворительность), в России же элита так и осталась в убеждении, что крепостной труд лучше, потому продолжает экспроприировать прибыль и платить гроши.

До настоящего времени в России элита понимает только два инструмента - облагать данью подданных (и в России самое высокотехнологичное в мире налогообложение), или развивать госкапитализм с крепостными. Народ же любит индивидуальный и ватажный помыслы, и не любит крепостной найм (кроме голодных времен).

Беда в том, что артель принципиально не масштабируемый вид бизнеса, не способный к масспродакшн. И элита, и народ сидит в доиндустриальной эпохе, и с трудом способны осваивать современные формы организации.

Выезжаем на гибридах. Например, в ресурсодобыче слились ватажный вид промыслов (геологоразведка и вахтовая добыча) с рентной корпверхушкой (которая не способна к инвестициям в долгую, но более менее делится с артелями). В военной и технологической сфере работает гибрид крепостных заводов артелями-КБ и супер-мастерами, в сумме способными производить уникально-штучный продукт (классический доиндустриальный «тульский завод»).

Для нормальной индустрии нет ни не-ренто-ориентированных управленцев, ни индустриальных рабочих, комфортных в найме и заинтересованных в кооперационно-стандартизованном процессе («китайцев»).

В этот институциональный тупик Россия уперлась с началом промышленных революций и выезжает только за свет богатства ресурсов и успешных завоевательных войн. Мы или массово закупаем технологии и заводы, либо их завоевываем и вывозим на свои территорию. Отдельные промышленники научились строить отдельные предприятия, но массового индустриального производства нет. К тому де госкапитализм реплицирует казенно-крепостные заводы, отжимая производства у успешных промышленников и опуская их до уровня своей компетенции.

Так что без институциональной трансформации новая технологическая волна только разобьет нас о рифы. Надежда на «КБ» и творческие ватаги тщетна - это не масштабируемо, и при любом похолодании эммигрирует, выстраиваясь в развитые и гибкие западные институты.

Расшить этот институциональный тупик пока крайне сложно, особенно в ситуации, в которой над этим никто не работает. «Поддержка стартапов» в России - это не инвестирование «личинок» корпораций, и финансирование артелей. Обучение и развитие «технократических» элит в России - это обучение «более честных» и верных вертикали «дворян», но в принципе они кроме как строить гибкие рентные политики не способны.

Должен быть выход из тупика. Продолжаю думать над этим.

Eugeny Kuznetsov @ Facebook

Все ненавидят всех

Почему Россия — самое агрессивное общество в Европе и как его успокоить. Интервью психолога.

Сообщения только последних дней: в Москве полицейские проявили неадекватную жестокость при разгоне стихийного мирного шествия в поддержку Ивана Голунова, в частности избили подростка, а в Подмосковье сломали ребро активистке, выступавшей против строительства мусорного полигона; в Якутии пенсионер убил соседей по даче, в том числе беременную женщину и 14-летнюю девочку, и застрелился; задержан 15-летний сын известного хоккеиста, подозреваемый в убийстве матери и ранении брата; в Саратове компания девушек избила и зарезала мужчину, сделавшего замечание из-за выброшенной пачки сигарет; на Кавказе — очередной конфликт из-за границы между Чечней и Дагестаном, Рамзан Кадыров пригрозил соседям: «пальцы поломаем, язык вырвем», в Пензенской области — массовая драка с убийством между местными жителями и цыганами. И даже приветливый теледоктор Елена Малышева опустилась до того, что на всю страну объявила детей с особенностями развития «кретинами» и «идиотами». И это, безусловно, только «верхушка айсберга» — наиболее резонансные новости.  

По словам известного психолога Сергея Ениколопова, повышенная агрессивность свойственна не только России: после краха нравственных устоев во Второй мировой войне, сексуальной революции бурных 60-х,  тем более в связи с информационной революцией в 2000-х человечество находится в состоянии «морального бездорожья». Если раньше общества жили по жестким этическим канонам, религиозным или партийным, и человек сызмальства усваивал готовые рецепты «что такое хорошо и что такое плохо», сейчас он как будто посреди чистого поля: прежние духовные принципы обесценены, и каждый сам выбирает, по какой дороге идти. А это сложная задача, к которой — при упадке авторитета родителей, школы и других институтов наставничества — подготовлены далеко не все.

И все же Россия в этом глобальном «бездорожье» — на особинку. По данным Института психологии РАН, по уровню взаимной агрессии и даже ненависти россияне занимают первое место в Европе. По каким причинам и что с этим делать? На эту тему Сергей Ениколопов выступил в Ельцин Центре в рамках серии публичных интервью журналиста Валерия Выжутовича. Предлагаем вашему вниманию основное содержание беседы — ответы Сергея Ениколопова на вопросы ведущего и аудитории.

«Масса людей полностью пошли вразнос»

— Сергей Николаевич, откуда столько взаимного неуважения, агрессии, столько конфликтов в нашем обществе?

— Агрессия может быть просто привычным способом поведения. Я учился вместе со второгодниками, когда мне было восемь — им было 12, не все учатся одинаково, некоторые остаются на уровне младших классов. Если дамы будут честны, то вспомнят, как за ними ухаживали в младших классах: дергали за косичку, наступали на пятку, выбивали портфель — чтобы обратила внимание. Среди нас много людей, которые не вышли дальше этого и уверены, что только сильно хлопнув по плечу другого человека, можно дать понять, чтобы на тебя обратили внимание, другого способа у них нет. Так же — с матерщиной: у них нет другого языка.

— Школа не научила?  

— Со Средних веков школа была достаточно сакральным зданием. Свобода — только в туалете или за школой. Только там можно было драться, курить, даже выпивать. Но школа десакрализировалась, учитель стал бессилен, его фигура потеряла какой-либо авторитет. И каждый может позволить себе все что ему угодно, насколько он воспитан. Масса людей полностью пошли вразнос.

Мы говорим: как замечательно работает школа в Финляндии! Так там у учителей особо высокий статус и средняя зарплата выше зарплат многих квалифицированных специалистов. А когда у нас учитель начинает говорить: ты не найдешь себя, своего места в жизни… А кто он такой? Лузер, аутсайдер, и зачем его слушать? Поэтому и многие родители теряют свой авторитет. «Надо быть честным». — «Ну и к чему привела твоя честность?» Ребенок может не говорить это вслух, но размышляет. Это первое. 

Второе: когда появляются сообщения об убийствах, самоубийствах и тому подобном, они подталкивают к повторениям. Недавно отмечалось 20-летие стрельбы в школе «Колумбайн» (20 апреля 1999 года двое учащихся этой американской школы устроили стрельбу, в ходе которой были убиты 13 человек, нападавшие застрелились; у стрелявших появилось много последователей в США и во всем мире, наиболее известный российский «стрелок» — Владислав Росляков, в октябре 2018 года убивший в Керчи 20 человек. — Прим. ред.). Американцы проанализировали и выяснили, что каждое сообщение о таком расстреле повышает риск последующей стрельбы. Это называется «эффектом Вертера» (в конце XVIII века роман Гете «Страдания юного Вертера» вызвал в Европе эпидемию самоубийств. — Прим. ред.). Когда в Подмосковье девочки спрыгнули с 16-го этажа, я посчитал, что волна шла по стране в течение еще двух-трех недель, 32 случая.  

— Вспомним историю, как в Барнауле затравили учительницу, потому что она сфотографировалась в купальнике. Почему это стало возможным? 

— Эта учительница показала, что она свободный человек: надела на себя купальник, она себе нравится — и выложила [фото в социальную сеть]. Это удар по тем, кто не может себе такого позволить, удар по их мировосприятию: как это можно позволить ходить в купальнике да еще и фотографироваться! Отсюда зависть к свободному человеку. 

Самое печальное во всем этом, что те, кто травит, не чувствуют, что ведут себя безобразно. Иди и бурчи себе под нос, что никогда не надела бы купальник, ну и не надевай, твое дело, ты так же свободна, как и эта дама, одна в купальнике — другая в шубе. Она же не голая снялась, купальник — нормальная форма одежды для летнего пляжа. 

Но со стороны власти нет окрика, что нельзя так себя вести, что нужно снимать директора [школы] или вынести ей выговор, если она начинает [травлю учителя]. А когда люди чувствуют, что можно сообщить про человека гадость и «ничего не будет», эта безнаказанность способствует нарастанию злобы вокруг. 

— Способствует ли нарастанию агрессии раскол общества на богатых и бедных?

— Обычно мы мыслим дихотомией: бедные и богатые. Для меня было почти открытием, когда социологи проранжировали старшеклассников по уровню достатка — от высокого к среднему и низкому — и в каждой из этих трех групп выделили еще три. Выяснилось, что все ненавидят всех. Понятно, почему бедные ненавидят богатых, но почему богатые не только ненавидят бедных, которые представляются им опасными, но и не любят таких же, как они — средне богатых внутри своей группы? Это общее состояние, на мой взгляд, не только нашей школы, но и всего нашего общества. Потеряно то, что можно назвать социальными связями, взаимной удовлетворенностью стратами, общество индивидуализируется. 

Потому что, действительно, за последние 30 лет произошел разлом: кто-то стал богатым, а кто-то бедным. Но проблема еще и в том, что большая часть наших богатых — не Ротшильды, не Дюпоны, не Рокфеллеры, естественно богатые, как потомки и наследники. У нас вчерашний студент, аспирант, младший научный сотрудник вдруг становится миллиардером, и мало кто понимает, за счет чего. «Добился своим интеллектом, трудом, изобрел, заработал» — у нас это еще не устоялось. Тем более когда непонятно, почему кто-то получил доступ к «трубе», а кто-то нет, к этому относятся со скепсисом: почему мы должны любить такого? 

— В стране 22 миллиона бедных. Нищета вызывает агрессию? 

— Частично — да, но не всегда. Большое число бедных людей ведет себя не так агрессивно, как от них ожидают. Если бы нищета провоцировала агрессию, у нас бы постоянно происходили революции, но революций, как известно, мало. 

Но бедный может часто воспринимать любое замечание как попытку его опустить, не воспринимать всерьез из-за того, что он бедный, плохо одет. Это способствует индивидуальной агрессии. Агрессия — это часто реакция на угрозу «я-концепции» данного человека. Угроза может быть и мнимой, и реальной, главное — что он так считает. Поэтому даже простые замечания человек может воспринимать как «наезд» на свой статус, на представления о себе, как унижение достоинства, которому требуется немедленно дать отпор. 

Я уж не говорю о рациональном варианте, когда дают по голове, чтобы забрать деньги. 

Тут очень важно, в каком состоянии живет общество — оптимизма или пессимизма. В 60-е годы, несмотря на то что жизнь была достаточно тяжелой, в советском обществе наблюдался социальный оптимизм: если люди еще не переезжали в новые квартиры сами, то знали тех, кто уже переехал. Что характерно: в Москве в 1957 году было только 9% корыстных убийств. Высокий показатель корыстных убийств очень четко демонстрирует, что в стране отсутствует социальный оптимизм.

— Общество расколото и в политическом смысле. Это добавляет агрессивности? 

— Да, конечно. Любой раскол — политический, религиозный, национальной, по цвету кожу, по возрасту, полу и так далее — способствует агрессии. Я «не», мне угрожают — и, естественно, возникает желание агрессивно проявить себя. А если еще включаешь телевизор и видишь, как полиция разгоняет митингующих, неважно — правых, левых, то возникает ощущение, что только сильный, наглый и агрессивный хорошо существует в этом обществе.

— Власть заинтересована в агрессивности общества? 

— Если люди принимают окружающих за врагов, они будут атомизированы, никогда не объединятся и не свергнут никакой власти. 

— Какова роль в провоцировании агрессии средств массовой информации, телешоу, сериалов? 

— У средств массовой информации абсолютное чувство безответственности. С другой стороны, есть много работ, еще с 30-х годов, о том, что после выхода фильма «На Западном фронте без перемен» (американская лента 1930 года по одноименному роману Эриха Марии Ремарка. — Прим. ред.) был отмечен рост пацифизма. Но есть такой феномен: все плохое усваивается лучше, чем хорошее. Слова, написанные на заборе, запоминаются с первого раза, а умные и сложные, которые учат в вузе, нужно повторить несколько раз. В поведении — то же самое. Поэтому, когда выяснилось, что можно показом фильма формировать пацифистские установки, сразу появились рекомендации: показывайте [такие фильмы] чаще и стабильно. Лично я не верю в изменения к лучшему, но если общество хочет жить спокойно, оно должно требовать изменений в средствах массовой информации. 

— Соцсети тоже фактор распространения агрессии? 

— Мы когда-то проводили исследование обитателей интернета. В середине 90-х туда уходили одинокие, не очень коммуникабельные, беззащитные люди. Уровень их агрессивности был низким. Это были жертвы, которые убегали из социума, где им было не очень уютно. Через 20 лет мы посмотрели: бешеная злоба. Люди пользуются тем, что в интернете можно безнаказанно выплеснуть свою высокую агрессивность, оскорбить, этому способствует и анонимность: на улице-то опаснее, вдруг кто-то окажется сильнее. И вместо того чтобы у человека вырабатывался собственный контроль над своим поведением, он, наоборот, исчезает. 

«Если не возникнет сопротивления хамству, оно будет побеждать»

— Есть ли связь между уровнем агрессии и образованностью?  

— Однажды я был помощником эксперта по делу о человеке, который должен был стать генеральным ракетным конструктором, при этом очень хотел развестись со своей женой. Поскольку это было в советское время, он боялся, что развод плохо скажется на его карьере по линии партийной организации. И просто отравил супругу. Будучи абсолютно «яйцеголовым», талантливым, он сделал все, чтобы подать отравление как самоубийство. Но ему не повезло: была такая выдающаяся следователь по особо важным делам Зоя Касьяновна Шейкина, которая открывала убийства, как в романах Агаты Кристи, буквально по фотографии. Она обложила его экспертизами и доказала его виновность. Так что не спасает не только образование, но и коэффициент интеллекта. Спасает культура.  

— А Церковь может снизить агрессивность в обществе? 

— Должна была бы, но не может. Дело не в том, что она не делает чего-то [конкретно в России], одно и то же — во всех странах мира: она становится аутсайдером, многим плевать на религию. Это во-первых. Во-вторых, одни верующие «мочат» других. Католики с протестантами «мочили» друг друга тысячами. Сейчас та же вещь — с мусульманами. Как только вы начинаете разговор со специалистом по мусульманству, он тут же подчеркивает, что это миролюбивая религия. Но мы видим, что это не совсем так. 

У Фрейда есть такое высказывание: чтобы кого-то любить, надо обязательно кого-то ненавидеть. Он цитирует Гейне: для полного счастья мне нужно очень немногое — маленький садик, возможность творить, каждое утро выпивать чашечку кофе и видеть пять-шесть повешенных врагов. Все время присутствует этот элемент: чтобы любить своих, надо чтобы обязательно были чужие. В этом объяснение, почему религия не может направлять нас в мирное русло. 

— Дмитрий Быков говорит, что молодежь, с которой он работает, вызывает у него восторг, уважение. Вы разделяете его мнение, что молодежь может изменить общество? Или, как говорил Даниил Гранин, русский — это три «х»: холоп, хам и холуй?

— Я не надеюсь на то, что молодежь может что-то изменить. В отличие от Быкова, я этой замечательной молодежи не вижу. Может, к нему и тянутся «два с половиной» человека, которые любят его поэзию. Я преподаю в некоторых вузах и два месяца назад испытал шок, когда студентка четвертого курса психфака МГУ на голубом глазу сообщила мне: а я не знаю, кто такой Шекспир. Я уж не говорю про «Отелло» и «Ромео и Джульетту». Ее соседка, видя удивление на моем лице, сказала: «Вы же понимаете, Шекспира нет в программе». Кто читает немного больше, тот, может быть, и встречается с Быковым. 

Кстати, сказать, что сам Быков добрый, я не могу. Когда я слушаю некоторые его тексты, понимаю, что он не хуже и не лучше тех, кто создает атмосферу ненависти, он тоже делит на «наших» и «не наших». «Наши» — те, кто любят общаться с Быковым. 

На мой взгляд, ситуация еще хуже, потому что на общую волну индивидуализации, атомизации, когда социальные связи не держат и никто никем не регулируется, накладывается обучение насилию, агрессии. В 70-е годы мы хотели собрать в колониях воровские легенды и рассказы, и мне принесли выше метра стопку тетрадей, половина этих тетрадей была исписана стихами Есенина и Высоцкого. И когда я начал возмущаться: но ведь есть определенная культура легенд, сказов, песен! — один старый вор мне сказал: «Да ладно, мы лепим нового человека, глину замесили. То, что через 20 лет вам будут петь по матюгальнику (то есть по радио), то будут петь и у нас». А сейчас я вижу: то, что поется у них, поется и у нас. В соревновании Быкова с радио «Шансон» я бы ставил не на Быкова. 

— Различаются ли регионы по уровню агрессии? 

— В малых городах буллинга меньше, чем в больших. Важный фактор буллинга — анонимность, а в маленьком городе все друг друга знают, там не разгуляешься. Кроме того, в некоторых регионах есть свои культурные феномены: например, там всегда были лагеря для заключенных, многие по выходе [из зон] селились вокруг, поэтому в Коми, в сибирских регионах агрессии больше. Как и в Москве: там злобы тоже больше, чем в провинции. Это, кстати, очень серьезная задача: нельзя создавать профилактические программы, не учитывая региональные культуральные особенности. 

С другой стороны, телевидение — в первую очередь, а также миграция выравнивают различия. Могу сказать на примере той же Москвы: в автобусе или метро молодые ребята с Кавказа тут же вскакивают и уступают место старшим, но проходит несколько месяцев, и они перестают уступать. Они понимают, что в этом городе все, чему их учили — уважать старших, уступать место, — коту под хвост. 

— Что каждый из нас может сделать, чтобы уравновесить агрессию, проявляющуюся в сегодняшней борьбе за выживание? 

— Но почему вы решили, что идет борьба за выживание? Как только человек сам себе говорит: все кругом — гады, я живу в борьбе и буду вести себя агрессивно — он разрешает себе нанести превентивный удар. Очень модная сейчас на Западе эволюционная психология обосновывает агрессию тем, что наши предки боролись за пищу, за «место под солнцем» и так далее. Та же концепция объясняет, почему превентивно бьют женщин — чтобы не изменяли. Но если это не наука о древних, а правила жизни, то понятно, почему у нас сплошь и рядом растет семейное насилие. Исследование, которое проводилось 10 лет назад (после этого никто таких больших исследований не проводил), показало, что только 44% пар, не обязательно расписанных, но ведущих совместное хозяйство, не бьют друг друга, больше половины — бьют, а 24% бьют регулярно. Это не значит, что всегда бьют женщин, мужчинам тоже достается. Американские исследования показывают, что на 2,5 миллиона избитых жен приходится 2,7 миллиона избитых мужей, несколько больше, просто бьют их послабее и в полицию они не бегут. 

Что делать? На ум приходит уже забытая песня: никто не даст нам избавленья… Если мы сами не будем что-то предпринимать, совсем не обязательно с ружьями и булыжниками, если не возникнет сопротивления хамству, оно будет побеждать. Я обрадовался примеру Екатеринбурга: люди готовы объединяться, видят в соседе не врага, а защитника общих интересов. Со стороны активистов я здесь не вижу агрессии. Чего не скажешь о противоположной стороне: до чего по-хамски и оскорбительно нужно было вести себя, чтобы такое большое число людей осознало, что необходимо сопротивляться. 

Александр Задорожный @ Znak via Twitter