С ключом на шее

Я не люблю советских мультиков. От советских детских песен у меня в животе сжимается холодный склизкий шар. Я вообще не люблю никаких воспоминаний из советского детства, потому что все оно, советское и раннее постсоветское, — это сплошной страх. Страх от одиночества. Страх в ожидании матери, которая уезжает на работу рано утром и приезжает поздно вечером. Сначала ты боишься в яслях — тебя в них оставляют уже в год, и это везение, потому что кого-то сдают на казенный кошт уже в два месяца. Переходишь из яслей в садик и тоже боишься. В младшие и средние группы тебя еще водят за ручку, в старшие ты иногда ходишь сама. И дома давно остаешься одна. В три года умеешь включать плиту, ловко орудуешь ножом, сама открываешь и закрываешь входную дверь, ключ носишь на шее. Ты знаешь, что нельзя впускать незнакомцев, уходить на задний двор, гулять дотемна и отставать вечером от компании.

Советский ребенок, за редким исключением, жил в страхе. Потому что любому ребенку прежде всего нужны были родители, вернее — мать. Только мать дает ощущение заботы и безопасности. Вся детская самостоятельность, которую навязывало семьям государство, оборачивалась тяжелыми психологическими травмами. Потому что ребенку крайне важно, чтобы ему вовремя сменили подгузник, вовремя подтерли сопли или открыли перед ним дверь. Если нет регулярной заботы, ребенок чувствует лишь одно — незащищенность. И страх.

Он начинался еще в роддоме, когда младенца у матери забирали в среднем на трое суток — считалось, что столько времени женщине требуется на восстановление после родов. В роддоме детей держали в яслях, маленькие кулечки кричали днями напролет. Дети воспитывались без грудного молока — роддом делал все, чтобы у матери его не было. Потому что к трем месяцам она должна была выйти на работу. А ребенок? Ребенок отдавался в ясли. Там его переодевали в казенную одежду, чтобы дома было меньше стирки, и помещали в большой деревянный манеж, где он лежал, ползал, учился ходить вместе с другими. В яслях стоял постоянный крик, малыши были мокрые, грязные. Ясли бывали и круглосуточные, с пятидневным пребыванием.

Если яслей поблизости не было, ребенка оставляли одного. В литературе осталось много воспоминаний о том, как матери клали младенца на пол, чтобы не упал, и привязывали его веревкой к ножке стола, чтобы не уполз. Такой рассказ есть в «Цинковых мальчиках». Самые счастливые оставались дома с бабушками, старшими братьями, сестрами или нанятыми няньками. В няньки по причине дешевизны часто нанимали девочек 10–12 лет.

Была популярна пятидневка, куда ребенка можно было сдать в понедельник утром и забрать вечером в пятницу. Чем сложнее у человека работа, тем больше времени его ребенку предлагалось проводить в круглосуточных яслях. С понедельника по пятницу сдавали часто своих детей в сад и ясли работники КГБ, прокуратуры, Гознака, делали это ответственные руководители начального и среднего звена. Такие ясли до сих пор остались. Есть знаменитый садик-курорт у Центробанка. В Москве несколько десятков круглосуточных садов, в том числе с яслями.

Сегодня необходимость сдать ребенка в такой сад становится для родителей страшной трагедией, а тогда была нормой.

СССР всегда гордился, что у него детских садов больше, чем в Америке. Это преподносилось как достижение социализма. На самом же деле было его огромным провалом, потому что средний американский рабочий вплоть до конца 1980-х мог один прокормить семью. А у нас мать грудного ребенка была вынуждена работать. Причем до определенного времени еще и обязана: только в 1968 году женщинам разрешали сидеть с детьми до года, причем без пособия — раньше они должны были работать.

А детей сдавали в сад, где их учили быстро заправлять постель с одеялом уголком и взбитой подушкой, аккуратно вешать одежду на бортик кровати, не ерзать во время сончаса, доедать кашу, слушаться воспитателей и особенно нянечек. В садах воспитатель не всегда, но имел хотя бы начальное специальное образование, нянечка не имела никакого. Нянечки получали копейки и устраивались в детский сад либо для того, чтобы быть рядом со своим ребенком, либо ради стажа в трудовой, либо — чтобы таскать детские объедки свиньям. Поэтому контингент складывался специфический, нередко — из случайных людей. В садах порой слышался мат, от нянек несло перегаром, на кухнях мат стоял трехэтажный. Из кухонь этих не иссякал поток толстомясых теток с баулами — воровали в столовых безбожно. Устроиться в детскую столовую в СССР всегда считалось редкой удачей, потому что эти столовые снабжали бесперебойно.

В садике процветала детская жестокость. Воспитатели это особенно не пресекали, для многих это было нормой. К тому же считалось, что ребенок должен был пройти школу жизни. Пребывание в саду с двух месяцев и пятидневки тогда объясняли в том числе необходимостью социализировать ребенка.

На самом деле навыки сосуществования в случайно подобранном коллективе из 30 человек, умение есть через силу бесполезную манную кашу и подчиняться беспрекословно хамам полезны оказывались разве что уголовникам.

Я думаю, едва ли ни у каждого человека есть ряд самых сокровенных воспоминаний из советского сада, связанных с грубостью и насилием. Мне с моей непереносимостью коровьего белка выливали за шиворот молочный суп. Еще помню, как на прогулке к нашей воспитательнице приходил ухажер и они тут же, на площадке, хлестали пиво.

В школе, конечно, учителя вели себя приличнее. Однако это имело мало значения, потому что в советской школе прививали не только и не столько культуру или знания, сколько дисциплину и идеи.

Советские учителя могли ударить ребенка по затылку, по рукам вплоть до середины 2000-х, пока за такие шалости не стали бить самих учителей. К их счастью, только по карману. В советской школе к детям обращались на «ты», часто учителя давали им клички. Учитель, который говорил ребенку «вы», попадал во всесоюзную газету «Правда» — такой он был редкостью. Советская школа не допускала у детей права на приватность. Нельзя было поднять руку и попросить выйти из класса: следовало обязательно уточнить зачем.

Любить советскую школу могли только дети с посредственными интеллектуальными или душевными данными, с низким уровнем культуры в семье. Дети, которые искали себя в коллективной идее, коллективной задаче, коллективном труде. Опора любого тоталитарного режима — человек без собственных ценностей, потому что он легко принимает ценности корпоративные. Например, любит, чтобы всем прикалывали одинаковые звездочки, вешали на шеи галстуки, чтобы все пели один и тот же гимн. Такой ребенок с радостью участвовал в школьных линейках, общих собраниях или травле одноклассников. И он обычно очень любил советские пионерские лагеря. Нормальный ребенок из заботливой семьи, если только он не редкостный экстраверт и не энергетический вампир, никогда по своей воле не поедет несколько недель жить в одной палате — название-то какое! — с одиннадцатью другими детьми, вставать по горну, обедать по гонгу, ходить строем и все время голодать, потому что в лагерях традиционно мало и традиционно плохо кормили. В пионерлагерь детей, за редким исключением, отправляли только с одной целью — сбыть с рук, высвободить время для отдыха. Жили тесно, часто ссорились — родители мечтали отдохнуть от детей. Сегодня этому прозаичному мотиву пытаются придать романтический шарм.

Отдельная сегодня почти забытая тема — эксплуатация Союзом детского и молодежного труда. Мало кто помнит, что школьники летом приходили на отработку: делали ремонт, мыли окна, чистили школьный парк. Кому они задолжали и что отрабатывали? А поездки «на картошку»? О том, что это было огромным преступлением против детства и образования, помнят единицы, остальные часто вспоминают «картошку» как школу жизни, уроки самостоятельности и трудолюбия.

Провинция отправляла «на картошку» с пятого класса, мегаполисы — с восьмого. Сельхозработы на первые полтора-два осенних месяца были обязательными для всех училищ, техникумов и почти всех вузов. Исключения школьникам делались только для Москвы и столиц союзных республик. Да и они нарушались в случае авральной уборки урожая. Любая школа СССР поставляла подшефным колхозам и совхозам рабочую силу для копки картошки, сбора или сортировки моркови, капусты. Вы представляете себе, что это были за совхозы, если пятиклассникам приходилось брать над ними шефство?

«На картошке» дети жили впроголодь, надрывались, руками лезли в землю с удобрениями и пестицидами, которых в СССР не жалели. Там иногда беременели, становились жертвами насилия — бывший советский криминалист рассказывал мне, что за свою карьеру не раз выезжал на изнасилования «на картошке».

Детей из Средней Азии гоняли на хлопок. Там они с сентября по ноябрь начиная с третьего класса под палящим солнцем таскали до тракторной тележки 20-килограммовые мешки. «Мощность студента — 60 кило ваты» — таджикская шутка тех лет. Это дневная норма для 14-летних учащихся училищ. Приемщики на весах занижали показатели, чтобы сразу отбить излишки, приходилось собирать больше. На продаже неучтенного хлопка, на детском труде крепли в Азии совхозы-миллионеры. А дети возвращались с больными желудками, экземой, угрями, потому что поля в эту пору опрыскивали дефолиантом.

Так что не было в СССР никакой сверхзаботы о детях — была их эксплуатация.

А еще дети плохо питались. Манная каша с пеленок, коровье молоко — все, что сегодня давать детям запрещают. В одном из докладов европейского отделения ВОЗ прочитала, что больше 70% советских младенцев в 1970-х страдали ожирением по типу паратрофии: были толстыми и короткими, так как питались исключительно углеводами. Подростки жили на картошке, кашах и макаронах. Из овощей — полусгнившая еще в полях капуста, морковь, свекла, лук. Из белков — сосиски с «Чайной» колбасой и синюшные куры, которые вскоре пропали, а также яйца, которые пропали чуть позже. По данным той же ВОЗ, советские дети массово страдали от анемии всех типов и белково-калорийной недостаточности. Попросту говоря, они недоедали.

Многие скажут: ну что ж, ездили «на картошку», сидели дома одни, но зато в городах было безопасно. Это самый страшный миф!

Преступления против детей были. Педофилы были. Маньяки были. Я бы даже больше сказала: в постсоветской России серийных маньяков с 80 жертвами не было. А в Союзе были!

И бытовые изнасилования детей были. А вот нетерпимой реакции на них общества не было. Во-первых, для огласки преступлений не имелось медиаресурсов. Во-вторых, они замалчивались — правило про вынос сора из избы в Союзе соблюдалось куда строже, чем сейчас. В-третьих, общество было более терпимо к педофилии и нимфетомании.

Такое провокационное заявление я делаю ответственно. Приставания к школьницам на улице, хлопки по попе, заигрывания — все это уже не было нормой, но считалось терпимым вплоть до 2000-х. К преступлениям против детей советское общество в целом было более терпимо, чем сегодняшнее. Уголовный кодекс РСФСР в ст. 119–129 указывал, что половое сношение с лицом, не достигшим половой зрелости, а также развратные действия с несовершеннолетними наказывались лишением свободы на срок до трех лет. Очень часто за секс с малолетними приговаривали всего лишь к «химии», колонии-поселению. Знаю человека, который за сожительство с малолетней отбывал два года «химии» — из Сургута был отправлен в Тюмень, где работал на овчинно-меховой фабрике и мог выходить в город. На этой «химии» он нашел себе другую подругу-школьницу.

Я также утверждаю, что в советской элитарной культуре, в советском искусстве была отчетливая тенденция эротизировать детство. Что не могло не отразиться на культуре бытовой. В кино, на живописных полотнах появлялись голые дети в эротических позах. «Девочка и эхо» и «Похищение «Савойи» помните? В живописи стеснялись еще меньше. Чистую детскую эротику порой писали Богданов-Бельский, Дейнека, Николай Чернышев. Их картины печатались на календарях. Фотограф Николай Филиппов снимал исключительно детскую эротику: голые дети в песке, голые девочки на растяжке у балетного станка, мальчики и девочки в топорщащихся трусиках. Это было официальное фотоискусство.

И не надо говорить, будто население раньше было чисто и развратом не испорчено, поэтому не видело ничего плохого в детской эротике и пускали 12-летних девочек на пляж голышом. Это мы сейчас стали более моральными и начали осуждать то, что еще 50 лет назад казалось нормальным. Человечество до сих пор делает шаги в сторону осуждения раннего секса, ранних браков.

Страна не была безопасной для ребенка. Скорее, она была опаснее, чем сегодня, потому что ребенок гораздо больше времени проводил один или с друзьями.

Насильники и растлители не главные враги советских детей. Куда больше их гибло и калечилось в ходе самостоятельного приготовления обеда, прогулок по крышам, игр на стройке, хождения по свалкам, догонялок по трубам теплотрасс, при нахождении и распиливании снарядов, патронов, играх с огнем, раскачивания качелей «солнышком». Меня саму дважды пытались увести со двора незнакомые мужчины, в семь лет по мне с подружкой стреляли из окна пьяные, в восемь меня чуть не заколола спицей старуха соседка. Мы жили на обычной окраине обычного областного центра. И это было обычное советское детство. Быть может, слегка подпорченное перестройкой.

Множество детей в СССР и в 1990-х гибли исключительно от беспризорности. Более того, даже когда родители были дома, дети убегали на улицу. Плохое жилье, скученная жизнь, уставшие матери и нередко пьяные отцы заставляли детей проводить жизнь на улице. У многих просто не было с родителями теплых отношений: дети, будто сироты, росли без груди, в яслях и круглосуточных садах, по любому поводу были пороты.

Несколько поколений советских людей повзрослели без доверительных отношений, любви и объятий.

Те, кто сегодня говорит, будто в Советском Союзе им было безопасно, просто не встретили столько ужаса. Возможно, они жили в хороших семьях, воспитывались мамами, бабушками или нянями. А может быть, их психика вытеснила все тяжелые воспоминания, оставив в голове лишь сливочный пломбир в вафельном стаканчике.

Только аберрация памяти заставляет людей, которые прошли советское детство с ключом на шее, жалеть о своем прошлом и искренне желать родным детям такой же участи.

Впрочем, есть и другая беда. Примерно из 600 миллионов человек, что жили в СССР за все время его существования, была пара миллионов, кому посчастливилось родиться в сытых семьях. Они просто не знали, как жила остальная страна. И сейчас знать не хотят. Даже в блокаду были дети, которые не запомнили войну, а помнили только пушистый снег, синее небо и вкусное пирожное, которое они ели на кондитерской фабрике имени Крупской, где жили на закрытой территории и где за всю блокаду от голода не умер ни один сотрудник. Сегодня эти дети страшно скучают по Союзу со Сталиным и пишут книги о том, каким невкусным стало в России пирожное.

Анастасия Миронова @ Gazeta.ru via Колорадская Изоленточка