Клоунада, зрители и концепт «народа»

«Когда кончится вся эта клоунада?» — этот вопрос блуждает в недрах нашего общества, в самых разных его сегментах. Иногда вопрос ставится по-другому: «Как она кончится?»

Два года назад считалось, что, как только телевизор изменит вектор, вся клоунада рассеется, как марево, в одночасье. Сейчас так уже мало кто думает.

1.

Публичная сцена российской общественной жизни заполнена странными спикерами: телеведущими, депутатами, церковными чинами, военными экспертами, министрами, — которые в совокупности образуют огромный пул, ежедневно производящий заявления, образы, символические действия. В целом все это представляет собой как бы гигантское сатирическое ток-шоу, своего рода «Куклы». Но куклы теперь не гуттаперчевые, как это было во времена старого НТВ, — в виде кукол выступают сами люди.

Сатирический аспект настолько силен, что зрители годами не могут привыкнуть к тому, что условные «Милонов», «Васильева из Министерства обороны» или «министр культуры» — это люди, которые «действительно могут так думать». Постоянно преследует чувство, что это актеры, которые «играют», являются новым «коллективным Жириновским», некоей умышленно конструируемой ролью.

До каких-то зрителей постоянно доходят слухи о том, что «Дмитрий Киселев» — это просто роль, а как только он выходит из эфира, то оказывается совершенно другим человеком. И спикеры, истерически кричащие друг на друга в эфире, покинув студию, усаживаются пить чай и приятельски обсуждают реальные текущие дела.

Другие зрители, более встревоженные, развивают в себе «стокгольмский синдром», т. е. думают: «Хорошо, что это просто клоуны, ведь могло быть и хуже». Скажем, в отношении Всеволода Чаплина часто говорили: «Уж лучше пусть эти клоунские радикальные высказывания, явно анекдотичные, чем те реально страшные мракобесы, которые там у них есть». Или: «Ну что уж там Кургинян, он явно ненормальный, а ведь может прийти Гиркин, у которого руки по локоть в крови».

Третьи зрители стараются оградить себя от этой сцены, заявляя: «Я просто стремлюсь создавать сам себе хорошие новости каждый день» (Сергей Пархоменко). Или: «Надо устремиться в реальное благоустройство на муниципальном уровне» (Юлия Галямина). При этом, когда очередной телевизионный клоун ломится в помещение «Мемориала» со съемочной группой, они тоже не могут оставаться в стороне и оказываются вовлечены в производство реакции на «клоунаду».

Иначе говоря, общество обживает сложившуюся ситуацию разными способами, зачастую даже радикальными. Например, многие высказывали мнение, что всё, что теперь говорит и делает Венедиктов, включая приглашения в эфир лидеров «движения клоунады», — это не «разложение», а, наоборот, форма сознательного юродства...

2.

Тем не менее встает вопрос: репрезентацией чего является клоунада? Ведь всё, что происходит на сцене, — политика, общественная жизнь — является в широком смысле «представительством», которое устроено сложнее, чем простое делегирование полномочий. В древности власть родилась из простого факта выборов военного вождя членами дружины — вождь становился «репрезентацией», «представительством» своего племени. Но с ростом сообществ менялся характер этой репрезентации.

Канторович проанализировал представительство в монархии, Шумпетер — в партийной демократии. Наступила эпоха медиа — и теперь перед нами мир персонажей, каждый из которых «представительствует» примерно так же, как работает метафора в научном и художественном языке. Метафора отсылает к чему-то (т. е. является репрезентацией), но одновременно она содержит и новизну. Метафора, как и «социальное понятие» в концепции Козеллека, содержит в себе и прошлый опыт, и яркость сегодняшней констатации какого-то феномена и одновременно устремлена в будущее, носит «проектный», предсказательный характер. И вот перед нами сегодня огромный диверсифицированный мир персонажей политической сцены, образующих коллективного клоуна. Что это значит?

3.

Есть три известных объяснения этой девиации. «Социологическое» объяснение представлено прежде всего «гипотезой Гудкова–Дубина–Левинсона» (и вообще всей деятельностью «Левада-центра», ныне объявленного «иностранным агентом»). Оно сводится к тому, что российское общество уже в 90-е годы и далее было поражено безволием, у него подорваны «жизненные силы». Оно не смогло пережить тяжелый транзит от советской системы к иной и впало в «аномию». Клоунада является неизбежной «плесенью», которая быстро и органично заполняет собой поверхность аномичного общества, как ряска — заболоченный пруд.

Второе объяснение — «политическое», т. е. «конструктивное». Клоунада как способ манипуляции обществом в системе «управляемой демократии» была сконструирована в лабораториях Владислава Суркова, прошла апробацию в «молодежных движениях», в сетевой травле либералов, в телепрограммах еще середины нулевых — и в дальнейшем не просто стала одним из инструментов манипуляции, а разрослась до центрального элемента при переходе от «управляемой демократии» к «персоналистскому режиму».

Третье объяснение — «онтологическое». Самой значимой фигурой этой онтологии является писатель Владимир Сорокин, которого широко читают в России с тех пор, как он написал «День опричника», «Сахарный Кремль» и «Теллурию». На стороне «гипотезы Сорокина» в качестве «объяснительной схемы» в глазах зрителя выстраивается и значительная часть русской литературы, от Гоголя до Булгакова. Суть этой гипотезы сводится к тому, что клоунада — это не девиация, а норма.

Можно даже легко соединить все три объяснительные схемы, так что получится одна, очень мрачная: обессиленное общество при участии политических инженеров приведено к норме. А эти безвкусно одетые, плохо говорящие, манерные, откровенно глупые люди, лишенные всякой респектабельности и достоинства, — это и есть репрезентация самого общества.

4.

Благодаря чему клоунада однажды кончится? Простирающийся от одного края до другого и уже кажущийся бесконечным мир милоновых и ямпольских, ряженых казаков, постоянных участников политических ток‑шоу и многочисленных партсъездов или патриотических конференций, новых когорт молодых лдпровцев, заслуженных ветеранов публицистики, экспертов по всем вопросам, сетевых самодеятельных и нанятых борцов с внешним и внутренним врагом, министров культуры и спорта, и проч., и проч. — куда все это денется? Здесь самый сложный момент.

Очевидно, что оно не исчезнет в результате воображаемой революции, дворцового переворота, честных выборов, поскольку все это совершенно убежденные люди, построившие свою жизнь и мышление вокруг этой игры. Даже если помыслить себе политическую ситуацию, при которой возможна «люстрация», все эти люди будут продолжать жить, «творить» и наполнять книжные магазины своими сочинениями на тему «Россия в войне третьего тысячелетия».

Политическое укрепление «либерального меньшинства», а точнее, борьба за его сегрегированное представительство и вовсе не является решением проблемы. Ответ, видимо, лежит в области конструирования политического концепта «народ». Если вся эта клоунада претендует на то, что она репрезентирует «народ», то тем самым она и конструирует этот «народ 85%». Значит, клоунада может уйти, вновь понизиться до своего естественного маргинального статуса только в результате того, что немецкие романтики называли kulturkampf, «культурная борьба». Это не просто «просвещение» или создание жанрового разнообразия внутри национальной литературы — собственно говоря, это и есть конструирование концепта «народ». Это создание такого народа, который и является владельцем, потребителем и создателем того культурного разнообразия, за которое идет борьба.

Иначе говоря, мы теперь находимся в ситуации, когда борьба за сохранение «либерального меньшинства» безнадежна, а вся перспектива связана с разрушением культурной связи между «клоунской сценой» и «народом». Неизвестно, возможна ли такая культурная борьба как некое большое, сетевое движение. Неясно, кто и как должны стать его спикерами. Но когда смотришь на некоторые возникающие сегодня «узлы», «хабы», вокруг которых стягиваются сторонники культурного разнообразия, видно, что борьба за «народ» еще не кончена. И еще можно попробовать выйти за контур «любит наш народ всякое говно» и строить поведение не на «встречной клоунаде», а на классической респектабельности.

Наивно? Да. Любые элементы «социального понятия», направленные в будущее, всегда выглядят наивно по сравнению с хорошо налаженной, спекшейся и непобедимой картиной повседневности.

Александр Морозов via @lambdadmitry