Гиперболея

За последние месяцы я написал несколько статей, где пытался предсказать то, как Запад будет реагировать на действия России в Крыму и Восточной Украине. Пока прогнозы сбываются — не потому, что у меня есть хрустальный шар, в котором можно видеть будущее, а потому, что логика западных лидеров прозрачна и предсказуема. Разобравшись для себя с Западом, я хотел написать и статью, разбирающие возможные варианты действий российского руководства. Но тут меня ждала неудача — я понял, что просто не понимаю логики его действий. Один прогноз, в самом начале острой фазы конфликта, я все же сделал — 28 февраля я имел глупость предсказать, что Россия не введет войска в Крым. Что случилось через пару дней, все уже знают.

Впрочем, проблемы с пониманием логики российского руководства были не у меня одного. За последние месяцы я не видел, наверное, ни одного сбывшегося подробного прогноза. Десятки журналистов, аналитиков и даже государственных деятелей ломают головы, пытаясь понять стратегические планы России. Вопрос, мягко говоря, не праздный, от ответа на него в прямом смысле зависят судьбы мира. Но ответа до сих пор нет. Вернее, ответов много, но построенные на них прогнозы раз за разом оказываются неверными. Я ломал голову над этой загадкой со 2 марта, с того самого момента, как мой первый прогноз не оправдался. Озарение пришло, как это обычно бывает, внезапно, когда я уже отчаялся найти ответ и признавался другу в своем поражении. Отгадка (если это и правда отгадка — я, конечно, могу ошибаться) лежала, как в дзенском коане, совсем не там, где я ее искал.

Но сначала немного теории.

Феномен, который психологи называют «отложенным вознаграждением», а экономисты — «временны́м предпочтением» или «временны́м дисконтированием», впервые был описан в науке более 100 лет назад. Речь идет о способности людей отказаться от меньшего сегодня, чтобы получить большее завтра. У некоторых эта способность есть, у других она отсутствует. Самый, наверное, известный пример из экспериментальной психологии — так называемый стэндфордский зефирный эксперимент, в котором детям предлагали на выбор либо одну сладость сразу, либо две точно таких же чуть позже, и смотрели, какие дети что выберут.

Для психологов люди делятся на два типа — нетерпеливых и терпеливых. У экономистов все значительно сложнее. У каждого человека существует своя функция временнóго дисконтирования, описывающая то, с какой скоростью уменьшается для него субъективная ценность вещей и денег в зависимости от времени, через которые эти вещи и деньги будут доступны. Например, 10-долларовая купюра, доступная сегодня, имеет субъективную ценность размером 10 долларов как для Васи, так и для Пети. Ту же купюру, но доступную только через год, Вася сегодня оценивает в 5 долларов. Но для Пети ее субъективная стоимость через год составляет сегодня лишь 2,5 долларов. Вася дисконтирует на 50% в год, то есть вдвое, а Петя — на 75%, то есть вчетверо. Это значит, что чтобы заставить Петю отказаться от 10 долларов сейчас, нам придется пообещать ему через год как минимум вчетверо больше, то есть не менее 40 долларов. Вася же согласится и на 20.

Экономисты традиционно считают, что обычные люди дисконтируют примерно по одной и той же формуле — экспоненциальной. Это значит, что субъективная стоимость вознаграждения для них снижается равномерно, на сколько-то процентов за единицу времени, хотя проценты эти у разных людей могут быть разными. Но это обычные люди. Пьяницы, наркоманы и курильщики, которые очень хотят, но не могут бросить, дисконтируют по-другому. Для них субъективная стоимость вознаграждения резко падает уже на следующий день, а все, что они могут получить через месяц и больше, имеет почти нулевую ценность. Главное — принять очередную дозу, а потом хоть трава не расти. Такое дисконтирование называется гиперболическим. И свойственно оно не только страдающим разнообразными зависимостями, но и всем, кто живет лишь сегодняшним днем.

Это то, что утверждает чистая теория. На практике, как показывают разнообразные эксперименты, большинство обычных людей дисконтирует время не по чисто экспоненциальной и не по чисто гиперболической, а по квазигиперболической формуле. Это значит, что сначала субъективная ценность вещей и денег достаточно резко падает и только потом начинает уменьшаться по экспоненте. Например, 100 долларов через месяц субъективно воспринимаются вами как 70 (то есть обесцениваются на 30%), а потом с каждым новым месяцем их субъективная ценность снижается еще на 5% от предыдущего.

Что это значит на практике? То, что большинство людей предпочитает получить 100 долларов сегодня, а не 101 завтра. Но при этом получает образование и повышение квалификации (не потому что мама сказала, а потому что это поможет в жизни), следит за здоровьем, откладывает на старость — в общем, строит долгосрочные планы и вкладывает в их осуществление немалые силы и средства. Потому что достаточно высоко ценит не только сегодняшний день, но и то, что будет через год, десять и пятьдесят.

Так поступает большинство людей в Западной, Северной и Центральной Европе, в США, Восточной Азии и даже Латинской Америке. Но, если верить опубликованному в 2011 году исследованию Ванга, Ригера и Хенса, не на Балканах, не в Африке и не в России. Согласно этому исследованию, жители России, Боснии и Нигерии, в отличие от американцев, корейцев и чехов, дисконтируют будущее гиперболически, то есть так же, как пьяницы и наркоманы.

Разумеется, это относится не ко всем россиянам, а лишь к статистическому большинству. К тому же других подробных исследований временного дисконтирования жителей разных стран пока что не проводилось, а одно единственное исследование всегда может быть неточным. Но мои собственные наблюдения скорее подтверждают его результаты. Например, многие мои знакомые из Америки и Европы — и не только скучные технари и экономисты, а даже поэты, которым положено витать в облаках, — еще в студенческие годы начали делать взносы в добровольные пенсионные фонды. Я не знаю ни одного россиянина, который, будучи студентом, забивал себе голову тем, на что он будет жить через 40 лет. Оно и понятно — глупо в юном возрасте откладывать деньги на старость, если существует немалая вероятность того, что через 10–20 лет исчезнет не только фонд, в который ты их вкладываешь, но и государство, которое эти вклады гарантирует.

Конечно, и на Западе жизнь не без сюрпризов. Время от времени и туда залетают «черные лебеди», масштабные непредсказуемые события, о которых писал в одноименной книге Нассим Талеб. Но над Россией эти черные лебеди так и вьются. Это ли причина того, что россияне в отличие от европейцев с американцами предпочитают не придавать большого значения будущему, или, наоборот, то, что россияне не думают о будущем, приводит к такому большому числу непредсказуемых событий с катастрофическими последствиями — вопрос из серии «что было раньше, курица или яйцо». Верно и то и другое. Из-за того, что жизнь постоянно ломает все планы, думать о будущем в России не имеет особого смысла. А из-за того, что мало кто думает о будущем, люди не могут предвидеть действий друг друга, что постоянно приводит к недоразумениям и конфликтам. Мелкие личные недоразумения и конфликты в стране Гиперболее перемножаются, копятся как снежный ком и в конце концов, сходят на все население страны очередной крушащей все на своем пути лавиной.

Из всего вышеизложенного может создаться ложное впечатление, что если человек гиперболически дисконтирует время, он вообще не думает о будущем. Это, конечно, неверно. Жители Гиперболеи о будущем думают. Просто они делают это не так, как все остальные. Поскольку будущее не имеет для них ценности, они не станут тратить серьезные усилия на анализ долговременных последствий собственных действий. Да и польза такого анализа весьма сомнительна — невозможно предсказывать будущее, когда никто вокруг ничего не планирует хотя бы на два хода вперед. Поэтому для гиперболейца будущее равно настоящему. Жизнь в его представлении движется линейно: то, что происходит сейчас, магическим образом будет происходить и завтра, и послезавтра и еще через много лет.

Именно поэтому россияне так склонны к переменам настроения. Любой тактический успех они воспринимают как знак близкой и окончательной победы. Если хорошо реконструировали парк, значит Москва с минуты на минуту станет вровень с Лондоном и Парижем. Если на митинг протеста вышло 50 тысяч человек, значит правительство со дня на день падет. Если удалось быстро присоединить Крым, значит к концу лета присоединим Новороссию, а через год-другой и Аляску. Верно и обратное — любое тактическое поражение воспринимается как конец света.

Другое следствие гиперболического временнóго дисконтирования — готовность пожертвовать важными долгосрочными планами ради краткосрочных. Один из примеров — люди, годами рассуждающие о том, что необходимо ехать, но снова и снова откладывающие этот отъезд до завершения бизнес-проекта, окончания учебы детей или еще чего-нибудь в этом роде, жертвуя (по крайней мере, потенциально) целой будущей жизнью ради пары ближайших лет. Еще один пример — всегдашняя готовность схватить кусок пожирнее, даже ценой потери репутации и будущих прибылей. К этому последнему случаю относится и мартовская история с Крымом.

Теми же причинами объясняется и любовь к политической «стабильности». Люди надеются, что стабильность во власти внесет в окружающий хаос хоть один элемент определенности. К сожалению, они не учитывают того, что политики, не боящиеся потерять свое кресло, могут позволить себе гораздо более резкие шаги, чем политики, которых можно сменить. Не говоря уже о том, что правители — плоть от плоти своего народа, и точно так же не любят и не умеют планировать хотя бы на пару ходов вперед. Из-за этого якобы более «стабильная» авторитарная система является гораздо менее стабильной и предсказуемой, чем устоявшиеся демократии.

Нестабильность эта может проявляться в самых разных местах, порой весьма неожиданных. Многие крупные российские политики и предприниматели вывозили капиталы на Запад, туда, где деньгам ничего не угрожает. Теперь эти люди, наверное, плохо спят. Стабильность обернулась для них нестабильностью, потому что они не смогли предвидеть некоторых последствий собственных действий.

Но вернемся к стенфордскому зефирному эксперименту. Исследователи, которые его проводили, отслеживали и дальнейшие судьбы участвовавших в эксперименте детей. И обнаружили, что дети, способные немного подождать, чтобы получить две сладости потом вместо одной сейчас, оказались заметно успешнее нетерпеливых. В старших классах школы они были не просто заметно менее толстыми (что вполне очевидно), но и значительно лучше учились. Во взрослой жизни они тоже добились бóльших успехов.

Что это значит? То, например, что в России не будет серьезных технических инноваций. Инновации дают отдачу не сразу, а через несколько лет; россияне не могут позволить себе столько ждать. Не будет и стабильного экономического развития — стабильное развитие невозможно без стабильного политико-экономического климата и, тем более, без способности участников рынка к стратегическому планированию. Вообще, чего именно не будет, предсказать довольно легко — не будет процветания, безопасности и той самой вожделенной стабильности.

Сложнее, если вообще возможно, предсказать что будет. Действия 150 миллионов людей, живущих лишь сегодняшним днем, помноженные друг на друга, создают такую неопределенность, что возможны любые варианты развития событий. Так что с уверенностью можно сказать лишь одно — Россию будет трясти. Не все из этих потрясений будут великими, но за 20 лет в ней по-прежнему будет меняться все, а за 200 лет — ничего. Потому что большинству россиян не достаточно важно не только то, что будет с ними через 20 лет, но даже и то, что случится через 20 месяцев.

Остап Кармоди via InLiberty