Юмор как оружие

О чём говорится в нашумевшем докладе StratCom.

15 марта российские СМИ заявили, что аналитики НАТО занялись изучением юмористических телепередач вроде "Вечернего Урганта" - чтобы понять, как они влияют на настроения общества. #Буквы вкратце пересказывают доклад Центра стратегических коммуникаций НАТО о юморе на российском ТВ и в украинских СМИ.

Для справки: Центр стратегических коммуникаций НАТО (Stratcom) является международной военной организацией, имеющей аккредитацию НАТО, но не подчиненной Альянсу. "Мы не финансируемся из бюджета НАТО и не говорим от имени этой организации", - сообщается на официальном сайте Stratcom.

Центр – своего рода советчик НАТО по самым актуальным вопросам, которые в 2017 году включают "изучение российской информационной кампании в странах Балтии" и "ботоводство".

Актуальной темой в Центре также считают "интерпретацию Россией событий Второй мировой войны".

Помимо Латвии, финансовую поддержку Stratcom оказывают Эстония, Германия, Италия, Литва, Польша, Нидерланды и Великобритания.

Доклад "StratCom laughs" доступен на сайте организации. Он был подготовлен шестью исследователями под руководством майора Томаса Балкуса по запросу Министерства обороны Латвии и будет представлен на конференции в Латвийском университете 17 марта. Аналитика юмористических передач заняла, ни много ни мало, 150 с лишним страниц (работа над ним заняла полгода).

ЗАЧЕМ ЭТИ ЛЮДИ СМОТРЕЛИ ДЕСЯТКИ ВЫПУСКОВ "ВЕЧЕРНЕГО УРГАНТА"?

В эпиграф вынесен афоризм американского сатирика Джеймса Тербера, который поясняет, зачем вообще понадобилось столь серьезно подходить к такой легкомысленной теме: "Я думаю, что юмор – один древнейших ресурсов человечества, который нужно сохранить во что бы то ни стало".

В частности, аналитики исследовали такие феномены:

• Дискредитация западных политических лидеров в вечерних телешоу, транслируемых по центральному телевидению РФ;
• КВН;
• Использование юмора украинскими СМИ в целях контр-пропаганды.

В первой части доклада авторы сообщают нам, что в сфере политики юмор всегда ассоциируется с высмеиванием власти в ее различных проявлениях. Сами представители власти берут шутки на вооружение, когда не могут достигнуть своих целей путем рационального убеждения. При этом самые опасные аспекты юмора стали всерьез обсуждаться в 2015 году, после печально известного нападения террористов на офис Charlie Hebdo.

Вторая часть посвящена непосредственно телепрограммам "Первого канала". Недавние исследования показали, что на российском ТВ преобладают развлекательные программы. В 2015 году сериалы и телешоу занимали почти половину эфира (обе категории – по 21%). При этом в Федеральном агентстве по массовым коммуникациям РФ утверждают, что такое деление эфира почти не менялось за последние годы, так что можно говорить о некой стабильной "жанрово-тематической модели национального телевидения".

Stratfor проанализировали следующие вечерние телешоу "Первого канала": "Прожекторпэрисхилтон", "Вечерний Ургант", "МаксимМаксим" и Yesterday Live. Все эти передачи так или иначе связаны с КВН или являются проектами бывших КВНщиков. Несмотря на то, что технически они базируются на западных моделях вроде "Шоу Джимми Фэллона", такие программы создаются в расчете на иную аудиторию.

По мнению автора раздела, для таких шоу характерны следующие черты:

• размывание границ между фактами и вымыслом, наряду с сокрытием информации или подачей ее в такой форме, которая меняет весь посыл новости;
• обобщение ("мы", "государство", "нация") и создание позитивного образа для этих "нас". При этом к аудитории ведущие обращаются "ребята" и "друзья";
• укрепление советской идентичности, в рамках которой личность сама по себе не имеет ценности, а частная собственность рассматривается как нечто практически аморальное;
• защита традиционных ценностей как гарантии выживания нации. В скетчах широко используются гендерные и этнические стереотипы;
• смешение советских и современных элементов коллективной памяти, часто в форме "перепевок" всеми известных песен времен СССР для иллюстрации недавних инфоповодов;
• акцент на иерархии, из-за которого в массовом сознании происходит нормализация тюремных "понятий" (некоторые телешоу даже используют бандитский жаргон).

На кого же рассчитана эта специфическая модель? Авторы проанализировали и аудиторию центрального российского телевидения. "Первый канал" - самый популярный в РФ. 95% его аудитории составляют взрослые, из которых 69% - женщины. Что касается аудитории передач вроде "Вечернего Урганта", то их смотрят в основном люди 35-45 и 18-25 лет. При этом сам канал подчеркивает, что заграничная аудитория для него тоже важна: по словам "Первого", она составляет 250 млн человек, из которых только 50 млн являются этническими россиянами.

КАК РОССИЙСКИЕ ШОУ ШУТЯТ НАД ЗАПАДНЫМИ ПОЛИТИКАМИ

В эфирах с мая 2008 по июль 2016-го среди иностранных политиков наибольшего внимания удостоились Барак Обама, Хиллари Клинтон, Франсуа Олланд, Николя Саркози, Сильвио Берлускони, Джордж Буш и Ангела Меркель (в последнее время, однако, на повестку дня вышел и Дональд Трамп).

В отношении американских политиков у российских сценаристов заготовлен один и тот же набор штампов: "необразованный, имеет физические недостатки, проблемы в личной жизни, ведет двойную жизнь". Так, в одном из шоу Хиллари Клинтон представлена как человек, не владеющий географией и совершенно не заботящийся о том, в какую страну вторгнется США. В другом скетче рассказывается, как госсекретарь Джон Керри нашел в холодильнике отрезанную голову бородатого мужчины, которую якобы забыла Клинтон, ранее занимавшая этот кабинет – намек на причастность к убийствам на Ближнем Востоке. А вот надоевшие шутки о Бараке Обаме стали особо агрессивными в 2010 году, когда США заявили о планах по размещению антиракетных комплексов в Европе – именно тогда ТВ стало позволять себе шутить о цвете кожи президента.

В случае с Ангелой Меркель объектом шуток становится ее внешность; создатели шоу нередко ставят под сомнение сексуальность и женственность лидера Германии. В одном эпизоде Берлускони просит Меркель пересесть, потому что вскоре должна прийти более симпатичная на его взгляд Кристина де Киршнер, президент Аргентины. И если президент Франции списывается со счетов как подкаблучник, то Меркель как женщина и подавно не может быть политическим лидером.Французским президентам не доставалось в скетчах даже такого сомнительного влияния: они – простые и не особо умные парни, которым приходится решать бытовые проблемы, но никак не лидеры влиятельной европейской страны. В одном эпизоде телохранитель Олланда сетует на то, что все его коллеги защищают жизни своих работодателей, тогда как он следит за тем, чтобы президент не ударился головой. Что касается Саркози, то он и вовсе не существует сам по себе – только в паре со своей женой, моделью Карлой Бруни.

Порция сексистских шуток досталась и министру обороны Швеции

В КАКИХ ЦЕЛЯХ ЭТО ДЕЛАЕТСЯ?

В докладе выделяется несколько целей, которые преследует российское телевидение:

• Утверждение в массовом сознании верховенства лидера – можно шутить о Путине и "Ладе Калина", но не о темных сторонах его президентства;
• Оправдание внешней и внутренней политики, особенно когда нужно показать, что россияне не просто так терпят санкции. В одном из эпизодов "Вечернего Урганта" Кобзона приводят в пример как человека, который "живет и не тужит" без США;
• Конструирование образа "врага", дискредитирующего самих политических лидеров, их страны и окружение. Порой чужаков наделяют чертами, которые не чужды самим россиянам – теща Обамы консервирует овощи, а его дядю арестовывают за вождение в пьяном виде;
• Образовательная функция. Аудитория должна знать, как интерпретировать те или иные события: так, в "Вечернем Урганте" есть рубрика "Взгляд снизу", где дети комментируют новости. Одному из мальчиков демонстрируют портрет Клинтон с вопросом о том, есть ли у нее шансы стать президентом. "Я проголосую лучше за Путина", - отвечает он;
• Отвлечение внимания – создание надуманного повода для шуток (вроде внешнего вида политика или его сексуальной жизни) для того, чтобы зритель отбросил объективность и проявил эмоции.

Что касается КВНа, то его в Stratfor прямо называют "инструментом стратегической коммуникации". КВН также делает особый акцент на взаимоотношениях "нас" и "их", где "они" - это преимущественно США (до войны в Украине "ими" чаще был Евросоюз, в т.ч. Латвия). Социальные фунции "Клуба веселых и находчивых" во многом совпадают с вышеперечисленными. Но, кроме того, КВН – еще и особая бизнес-модель, приносящая своему создателю нешуточную прибыль: авторы доклада даже ссылаются на материал российского Forbes о "пирамиде Маслякова".

А ЧТО ТАМ ГОВОРИТСЯ ОБ УКРАИНЕ?

"Украинскую" часть доклада написал политический аналитик Максим Кияк. Его статья посвящена тому, как украинские СМИ используют юмор для укрепления национальной солидарности и снятия стресса в условиях российской агрессии. По его словам, после Майдана целью горизонтально организованного гражданского общества стала борьба с вертикально организованной российской пропагандой.

При этом бороться приходится не только с официальной машиной пропаганды, но и с доморощенными КВНщиками из ОРДЛО. И те, и другие транслируют одинаковый месседж, во втором случае лишь реализованный на менее профессиональном уровне.

Не будем пересказывать шутки, которые им противопоставляют украинские СМИ, поскольку они – наша повседневная реальность. Подчеркнем лишь два важных вывода. Во-первых, юмор – универсальный фактор влияния, поскольку шутки распространяются быстро и без особых усилий. Во-вторых, в случае с Украинской контр-пропагандой они не только взывают к эмоциям, но и поощряют критическое мышление: порой российский месседж достаточно просто пересказать или "отзеркалить", чтобы вызвать у публики улыбку.

Марина Мойнихан @ Буквы via Виктор Алексеев

В России происходит тотальное упрощение массового сознания

«Крымская мобилизация» почти закончена, она оставляет у людей чувство дезориентированности, а сопровождается все это резкой примитивизацией массового сознания и представлений граждан о реальности, социальных институтах и возможностях защищать свои интересы. К таким выводам пришли участники ежегодной итоговой конференции «Левада-центра». При этом на фоне установления консервативных ценностей российское общество вползает во что-то похожее на позднесоветский вариант существования, «рецидив тоталитаризма», считает директор «Левада-центра» Лев Гудков.

По его мнению, налицо все признаки такой системы: доминирование силовиков как кадрового ресурса и ресурса принуждения, преобладание политических целей над экономическими, госконтроль над экономикой и СМИ — все это обеспечивает единомыслие, а давление на гражданское общество приводит к тому, что политическое поле съеживается до минимума. В России снова появляется госидеология — государственный патриотизм, что негативно скажется не только на экономической активности населения, но и на общем укреплении настроений, которые позволяют стране развиваться, говорит социолог.

Сейчас чувство тревоги у россиян снижается, что связано с избранием нового президента США, — до этого рост патриотической гордости сопровождался усилением тревоги и ощущением, что страна вползает в канун большой войны, напоминает Гудков. При этом рост позитивных настроений не меняет антизападные настроения и установки, массовое сознание оказывается в ситуации неопределенности, что, например, отражается в общем негативном тоне оценок событий прошлого года. Владимир Путин по-прежнему вне критики и его поддержка остается на высоком уровне, раздражение и недовольство переносится на другие уровни власти — премьера, правительство, губернаторов и особенно на деятельность Госдумы.

«Дискредитируя все последние годы западную политику, подрывая смысл демократии, независимых СМИ, власти породили эффект общего цинизма в отношении политики: все политики коррумпированы, продажны. Это перенеслось и на российскую политсистему — не то, что наши политики такие же, просто сама идея справедливой политической деятельности оказалась разрушена. Люди оказались отчуждены от политики и не хотят в ней участвовать», - говорит Гудков. Таким образом, те структуры, которые должны артикулировать интересы людей, оказываются в зоне негативных оценок доверия, добавляет он.

Профессор НИУ ВШЭ Марк Урнов привел в пример результаты исследования студентов российских вузов и Принстонского университета в США. Выяснилось, что российские студенты значительно больше хотят видеть свою страну великой державой, отличаются куда меньшим либерализмом, оказываются авторитарнее других категорией населения и больше выступают за «самодержавность» страны, говорит Урнов: «Например, когда мы спрашиваем о необходимости смертной казни за коррупцию, то студенты высказываются гораздо жестче, чем другие категории населения. <...> Студенты из привилегированных российских вузов (в исследовании участвовали студенты МГИМО, МГУ, ВШЭ) не чувствуют, как по ним бьет общество, и оказываются настроены жестче». При этом историческое сознание наших студентов — милитаристское, они больше гордятся военными победами и почти не вспоминают о событиях гражданской жизни, подчеркивает эксперт: «Таким образом, сегодня высшее образование не выполняет функцию привнесения гуманитарных либеральных ценностей, студенты, напротив, оказываются более авторитарно настроены. И это устойчивая тенденция».

Социологи Денис Волков и Степан Гончаров в своем исследовании независимых и патриотических СМИ пришли к выводу, что более информированная аудитория не всегда более оппозиционна. Например, деятельность министра иностранных дел Сергея Лаврова одобряет 80% тех, кто использует три и более независимых СМИ, и 66% тех, кто не использует независимые СМИ, а деятельность лидера ЛДПР Владимира Жириновского - 51% респондентов из первой группы и 46% - из второй. К тому же, как добавляет Гудков, за последние три года почти стерлись различия в оценках происходящего между москвичами и жителями других регионов.

По словам социолога Алексея Левинсона, на фокус-группах часто звучит мнение, что «мы не живем, а выживаем» и что «страна богатая, народ бедный»: «Это не жалоба на то, что мы живем не так, как хотелось бы - тут более серьезный смысл. Это оказывается не жизнь в полном виде, а существование». Претензия о богатой стране и бедном народе адресована не к себе, а к власти в целом, добавляет Левинсон: «При этом благодарности президенту за годы благополучия тоже нет. Скорее господствует представление, что народ ограбили с реформами 1991 г., а в 2000-е жить стали лучше - но просто потому, что стали возвращать награбленное, что и так полагалось по закону». Россияне до сих пор недовольны тем, что в 1990-е гг. произошло разрушение промышленности, но сознания того, что сейчас уже постиндустриальная сервисно-информационная экономика, у них нет, отмечает социолог: «По-прежнему сохраняется ощущение бедного общества, которому нужно вернуть прошлое». Даже у богатых людей ощущение, что их богатство не является легитимным и настоящим - нет правовых средств, закрепляющих за ними это богатство, то есть сами богатые чувствуют, что «они богаты по-другому, временно».

«Крымская мобилизация» действительно исчерпывается, поскольку она не могла долго сплачивать людей - сейчас это уже фрагмент политической истории, согласен политолог Дмитрий Орлов: «Абсурдно идти по пути эскалации этой темы, тестируя граждан по «крымскому критерию», - это уже неактуально. Крымская мобилизация упростила аргументы полемизирующих сторон и усилила в обществе агрессивность, но власти это осознают, и с лета прошлого года происходит уход от этой агрессии». Поэтому некорректно говорить о насаждении идеологии госпатриотизма - напротив, Кремль транслирует новую повестку, полагает эксперт: «Опять же летом произошел откат от госпатриотизма как массированного, но не слишком содержательного курса, к теме эффективности власти, развития институтов - Кремль показывает это путем назначения [первого замглавы администрации президента Сергея] Кириенко, смены губернаторов, заявленного повышения имиджа Госдумы, попытки отказа от агрессивных заявлений и высказываний, засоряющих повестку. Сейчас нужны новые смыслы, которые бы контрастировали с агрессией 2014-2015 гг., которая была неизбежна из-за реинтеграции Крыма, - и они уже начали ее вытеснять».
Елена Мухаметшина @ Ведомости 

Борьба с нефтью. Ангола: война и нефть — двойная деиндустриализация

Стабильно низкий уровень жизни большинства и продовольственная необеспеченность страны, растущее недовольство населения и использование репрессивного аппарата, проблемы с наполнением бюджета и рост внешнего долга, неразвитый промышленный сектор и острая необходимость реформ — все это результаты ресурсного развития Анголы

На историю независимой Анголы оказали влияние два фактора с деиндустриализирующим эффектом: война с 1975 по 2002 год и нефть с 2002 года по сегодняшний день. В первый период необходимость вести боевые действия заставляет делать выбор в пользу активов, которые легче контролировать. В мирное время растущий высокомаржинальный нефтяной сектор вызывает «голландскую болезнь», препятствующую развитию других секторов ангольской экономики.

Ангола — страна на юго-западном побережье Африки. Население — 25,8 млн человек (59-е место в мире по численности населения). Темпы роста населения с 1960 по 2015 год были значительно выше среднемировых: 2,8% в среднем в год против общемирового темпа роста в 1,66% (1,18% в 2010–2015 годах)[1]. Население молодое: медианный возраст — 16,2 года (при среднемировом 29,6 года). Самые крупные этносы — овимбунду, кимбунду и баконго. Государственный язык португальский. Основные религии — католицизм и протестантизм.

Открытие первых промышленных месторождений нефти приходится на 1950-е годы. Португальская компания SACOR для управления нефтегазовыми активами своей колонии учреждает дочернюю фирму Angol, которая в сотрудничестве с другими международными нефтяными компаниями с середины 50-х начинает добычу[2].

В эту позднеколониальную эпоху правительство Португалии стало более активно вкладываться в свои колониальные владения. В 1950-х строились дамбы, гидроэлектростанции и транспортная инфраструктура. В Анголе запускались добыча сырья и производство товаров; все это встраивалось в производственные цепочки с конечным продуктом в Португалии[3]. Во многом поэтому экономика Анголы демонстрирует хорошие темпы роста с 1961 по 1973 год, в среднем 4,7%. Основными экспортными статьями на тот момент были сизаль, кофе, хлопок, алмазы и железо. Лишь к 1973 году нефть вышла на первое место среди экспортируемых товаров с 150 тыс. б/д. Промышленность Анголы также активно росла за счет производства товаров широкого потребления и легкой промышленности. На пороге обретения независимости ангольская промышленность обеспечивала больше половины отечественного спроса, а годовые темпы ее роста составляли 6,9% в 1972-м и 14,3% в 1973 году[4].

«Революция гвоздик» 1974 года принесла независимость португальским колониям, в числе которых была и Ангола. Уже в следующем году подписывается соглашение с метрополией — и бывшая португальская нефтяная компания Angol, курировавшая нефтегазовый сектор колонии, переходит в руки нового ангольского правительства во главе с Агостиньо Нето, лидером Народного движения за освобождение Анголы (MPLA). В 1976 году он официально принял социалистическую идеологию и начал полномасштабную национализацию.

Последовавшая сразу после обретения независимости гражданская война явно не способствовала развитию разноплановой экономической деятельности с большим горизонтом планирования. К тому же доминировавшая партия MPLA нуждалась в неотложных расходах для ведения военных действий. Нефтегазовый сектор, зародившийся еще в колониальные времена, оказался как нельзя кстати. Во-первых, добыча нефти была сконцентрирована в отдельных регионах, и защищать их было легче, чем обширные сельскохозяйственные угодья. Во-вторых, цены на нефть, выросшие после Войны Судного дня, повысили значимость этих активов.

Однако отсутствие квалифицированной рабочей силы стало причиной лишь частичной национализации нефтегазового сектора. Gulf Oil, Texaco и другие международные нефтяные компании не останавливали свою работу после обретения Анголой независимости. Более того, во время войны создавались новые проекты. Так, после открытия месторождения Girassol в 1996 году в страну потекли инвестиции от таких гигантов, как BP, ExxonMobil, Royal Dutch Shell и др. Нефтегазовая компания Sonangol (бывшая Angol), национализированная после обретения независимости, первоначально ограничилась выдачей концессий и сбором налогов. Лишь со временем, перенимая опыт у итальянской ENI, алжирской Sonatrach и других компаний, Sonangol стала все чаще непосредственно участвовать в добыче[5].

Другие сферы экономики — производство сахара, кофе, сизаля и соответствующая сельскохозяйственная деятельность — оказались в упадке. По данным MPLA, сразу после обретения независимости более 80% плантаций были оставлены своими португальскими владельцами, из 692 фабричных производств лишь 284 продолжили работу, 30 тыс. квалифицированных работников покинули страну. Множество объектов и без того небогатой инфраструктуры были уничтожены[6].

Гражданская война, которую вела правящая MPLA против движения UNITA, длилась 27 лет (до 2002 года) и стала одним из локальных фронтов холодной войны. Фидель Кастро посылал целые батальоны на помощь MPLA; СССР и ГДР командировали своих военных инструкторов и летчиков. С другой стороны наступала из Намибии армия ЮАР. Крупные суммы ангольское правительство тратило на покупку советского вооружения, часть вооружения покупалась в долг.

Очевидно несовершенные данные последних 16 лет войны о структуре ВВП[7] все же отчетливо демонстрируют этот «деиндустриализирующий» эффект. Большинство производств так и не достигли довоенного уровня выпуска. В сельском хозяйстве лишь производство табака дотягивало до отметки в 50% от 1975 года. Добыча металлов, металлообработка и химическая промышленность составляли только 10–20%[8]. Относительно спокойный период 1985–1991 годов, когда доля сельского хозяйства постепенно росла с 13,8% ВВП в 1985-м до 24,2% в 1991-м, завершился спадом в 1992 году до 10%, после того как мирный договор и выборы обернулись неудачей и возобновились военные действия. На протяжении 1990-х годов доля промышленного производства в ВВП не превышала 6%[9].

Взгляд на абсолютные цифры дает особенно ясную картину влияния войны на экономику и устойчивости нефтяного сектора. Падение выпуска в сельском хозяйстве в 1992 году оказалось двукратным, что практически соответствует данным по доле в ВВП. Но если взглянуть на промышленность, к которой относится, по определению Всемирного банка, и добыча нефти, связь между выпуском ангольской промышленности и войной практически незаметна. Благодаря нефтегазовому компоненту в 1993 году выпуск незначительно снизился по сравнению с 1992 и 1991 годами, а в 1994 году вообще вырос. И действительно, как уже отмечалось выше, международные нефтяные компании с готовностью вкладывали средства в нефтяной сектор Анголы даже во время боевых действий.

На момент окончания гражданской войны (2002) государство и экономика Анголы сильно зависели от гипертрофированного нефтяного сектора: 90% экспорта составляла нефть, нефтяные доходы формировали по меньшей мере 75% бюджета, а сама нефтедобыча отвечала за половину странового ВВП[10]. В 2000 году доля граждан Анголы, проживавших менее чем на 1,9 доллара в день, составляла порядка 32%, менее чем на 3,1 доллара — около 54%.

Особый случай «голландской болезни»

За 15 лет мирной жизни структура ангольской экономики не претерпела значимых изменений: гипертрофированный ресурсный сектор продолжает доминировать. Большую часть продуктов потребления из-за нехватки и плохого качества отечественных товаров приходится импортировать за нефтедоллары. Даже строительство и сфера услуг, которые по логике «голландской болезни» должны были в нефтяной экономике получить толчок к развитию, были по большей части импортированы из Китая.

Разрушенная инфраструктура, слабое сельское хозяйство и промышленность, отсутствие квалифицированной рабочей силы, одна из самых слабых в мире систем здравоохранения — все это проблемы послевоенной Анголы. Типичные кредиторы догоняющего развития, например Международный валютный фонд, были не в лучших отношениях с авторитарным правительством Жозе Эдуарду душ Сантуша, лидера MPLA. Поэтому сразу после войны, в 2002 году, получить кредит у международных институтов не удалось. Ангольское правительство попыталось обратиться напрямую к лидерам Японии и Южной Кореи, однако получило отказ с аналогичной мотивацией: необходимо улучшить отношения с МВФ.

Решение все же пришло из Восточной Азии, и не последнюю роль тут сыграл растущий нефтяной потенциал Анголы. Средства на финансирование масштабного восстановления были найдены в 2004 году у китайского правительства, которое согласилось кредитовать Анголу под залог нефтяных контрактов.

В течение следующего десятилетия добыча нефти по меньшей мере удвоилась. В год окончания гражданской войны Ангола осуществляла добычу 800 тыс. баррелей нефти в день (для сравнения: в 1990 году — 470 тыс.). В 2008 году она уже добывала порядка 2 млн баррелей. В 2015 году Ангола стала производить нефти больше всех на Африканском континенте, опередив Нигерию (1,77 против 1,75 млн б/д), хотя пик добычи уже был пройден. По состоянию на конец 2015 года Ангола с 12,7 млрд баррелей находится на 16-й строчке по объемам доказанных запасов нефти (почти столько же у Алжира и Бразилии).

Рост добычи и цен на углеводороды сопровождался ростом экспортной выручки от нефти. В 2012 году она достигла пика в 69,4 млрд долларов, после чего вслед за падением цены на нефть стала стремительно снижаться: в 2015 году нефтяной экспорт составил скромные 31,2 млрд долларов.

Все это время Ангола была и остается заемщиком китайских банков. Общим правилом кредитных отношений двух стран стала выдача займов под низкий процент через Exim Bank, China Development Bank и другие государственные банки.

Все началось в 2003–2004 годах, когда правительства подписали соглашения о первых кредитах, подкрепленных поставками нефти. Кредитором выступил Exim Bank, предоставивший 4,4 млрд долларов по ставке Libor + 1,5%. Также по этому договору часть долга покрывалась поставками нефти: в первые два года Китай получал 15 тыс. б/д, а затем 10 тыс. б/д. Когда цена на нефть упала после кризиса 2008 года, поставки доходили до 100 тыс. б/д. В 2009 году, на фоне растущего дефицита бюджета из-за падения цен на нефть, была открыта новая кредитная линия на 6 млрд долларов.

В 2008 году China Development Bank предоставил еще 1,5 млрд долларов на строительство социального жилья, транспортной инфраструктуры и проекты в сельском хозяйстве.

China International Fund (CIF), частный банк с серьезными связями в Пекине, работал по схожей схеме: выдавал дешевые кредиты на строительство инфраструктуры, подкрепленные поставками нефти. Общий объем выданных CIF средств в 2000-е годы равен 9,8 млрд долларов. Средства пошли на строительство 215 тысяч домов в столице и 17 провинциях, создание индустриальной зоны в Виане, сооружение нового аэропорта Луанды и другие проекты.

Ангола стала самым крупным реципиентом китайских кредитов в Африке. Здравоохранение и образование также получали адресную поддержку. После окончания войны на выданный китайским правительством грант был построен самый большой госпиталь страны. Другие медицинские центры и больницы на территории страны подверглись реконструкции и частичному техническому обновлению. Кроме того, Китай стал посылать наиболее редкие медикаменты в ангольские медицинские учреждения. Китайские компании строили и обновляли университеты и школы в городах Анголы, в том числе крупнейший Университет им. Агостиньо Нето в Луанде.

Китай финансировал покупку сельскохозяйственной техники и строительство ирригационных систем в традиционно земледельческих провинциях Уамбо, Уила и Мошико.

Растущая добыча нефти служила залогом кредитоспособности Анголы. Начавшаяся в 2004 году китайская экономическая экспансия демонстрировала небывалые темпы роста. В период 2007–2008 годов Китай удвоил импорт (с 1,2 до 2,9 млрд долларов) и стал вторым по величине импортером после Португалии.

Нефтяной экспорт в Китай стал заметно расти после 2004 года, как раз когда Анголе была предоставлена первая кредитная линия из Китая.

В 2007 году продажа нефти в Китай приносила 26% всей экспортной стоимости нефти (США, ранее главный импортер ангольской нефти, были отодвинуты на вторую строчку с 24%). В 2008 году экспорт нефти в Китай составлял 72% общего товарооборота двух стран. В 2006 и 2008 годах Ангола становилась крупнейшим поставщиком нефти в Китай, оставляя позади Саудовскую Аравию. В 2008 году доля ангольской нефти на рынке Китая составила 14%. Тогда нефть сделала Анголу одним из немногих нетто-экспортеров в двусторонней торговле с Китаем (страна продавала Китаю на 19 млрд больше, чем покупала).

Китайские нефтяные компании получили непосредственный доступ к нефтедобыче и стали активно инвестировать в этот сектор. Sonangol и китайская Sinopec образовали совместную компанию Sonangol Sinopec International (SSI), через которую во второй половине 2000-х были приобретены доли в нескольких существующих проектах (50% в блоке 18 у Shell, 20% в блоке 15/06 у ENI, а также 27,5 и 40% — в блоке 17/06 у французской Total и блоке 18/06 у Petrobras соответственно)[11].

Нефтяное богатство Анголы сделало возможным привлечение дешевых кредитов на послевоенное восстановление. Но за 14 лет мирной жизни экономика страны так и не была диверсифицирована, а зависимость страны от экспорта нефти только усилилась.

В 2002 и 2014 годах доля сырой нефти в экспорте осталась неизменной — 96%. Изменению подверглись лишь абсолютные цифры. В 2002 году было экспортировано нефти на 5,7 млрд долларов, а в 2014 году почти в десять раз больше — 52 млрд. При этом в 2014 году второе место по объему экспорта занимает добыча алмазов (1,5% в экспорте), что в совокупности с нефтью, железом, алюминием и медью дает порядка 98–99% экспорта. Другими словами, в Анголе практически отсутствуют производства, способные конкурировать на мировом рынке.

Из-за отсутствия достаточного числа собственных производств большинство товаров потребления импортируется на протяжении долгих лет. Причем это относится и к наиболее важным для населения категориям товаров. К примеру, в одном лишь прошлом году было импортировано продуктов питания на 3,5 млрд евро. По меньшей мере больше половины зерновых завозилось как на момент окончания войны, так и через десять лет мирной жизни: в среднем 54% всего потребляемого в год объема в 2001–2003 годах и 56,7% в 2010–2012 годах. Озабоченный состоянием сельского хозяйства в Анголе Всемирный банк летом 2016 года одобрил выдачу кредита в размере 70 млн долларов на развитие фермерских хозяйств.

Масштабные проекты, реализуемые в первую очередь на китайские кредиты, не привели к росту местных производств, которые могли бы обеспечивать строительство поставками стройматериалов, и не повлияли значительно на занятость населения. Проекты, выполняемые на кредиты Exim Bank, имели условием 70%-ную долю найма местных работников (правда, только на самые низкие позиции, где практически не требуется квалификация). Однако зачастую лишь 30% наемных работников имели ангольское гражданство.

Доктор политических наук Люси Коркин, проинтервьюировавшая несколько высокопоставленных чиновников и крупных бизнесменов Анголы, рисует следующую картину. Частные китайские компании работают в связке с китайскими госкорпорациями — реципиентами основных инвестиций — и, предоставляя им необходимые услуги, получают таким образом свою долю инвестиционных денег.

Интервьюируемые также описывали сценарий, при котором государственное финансирование сначала привлекало частных китайских подрядчиков (чаще всего связанных с государством), а уже затем малый бизнес и предприниматели из Китая приходили на рынок и предлагали свои услуги подрядчикам. Все это гарантирует быстрое выстраивание цепочки создания стоимости, однако местных участников в этой цепочке практически нет.

Зачастую китайские компании вытесняли местных производителей. Так, ангольские кирпичные мануфактуры были быстро вытеснены китайскими машинами по производству строительных кирпичей. В итоге местные производители оказывались нужны лишь в случае дефицита. При этом проблема распространилась и на продукты питания. Одна китайская компания гордо сообщила о продовольственной независимости китайских работников, самостоятельно выращивающих в Анголе овощи. Как оказалось, часть этой огородной продукции поставлялась в Луанду и теснила местных производителей[12].

Таким образом, вместе с китайскими кредитами происходил импорт сектора строительства и сопутствующих ему сфер обслуживания. Статистические данные об импорте косвенно подтверждают это наблюдение. В 2002 году главными импортерами были ЮАР (17%), Португалия (19%) и США (13%). Китайские товары занимали лишь скромные 2% в общем объеме импорта. Однако уже в 2005 году доля Китая удваивается, и к 2014 году Китай становится лидером с 23% (следом идут Португалия и Южная Корея с 16 и 6,9% соответственно). При этом структура поставок из Китая весьма дифференцирована: машины и электрооборудование — 22%, транспорт — 13%, металлические конструкции — 13%, мебель — 14%, пластмассовые и резиновые изделия — 5–6%, бумажная продукция — 2,5%.

Роль нефтегазового экспорта в обеспечении положительного счета текущих операций и закупки импортной продукции особенно заметна в периоды падения цен. В это время возникал резкий рост отрицательного баланса текущих операций: в 2009 году он оказался равен 7,5 млрд долларов (против такого же положительного значения годом ранее), в 2014 году — 3,7 млрд (против исторического рекорда в плюс 13,9 млрд долларов двумя годами ранее).

Соответственно, правительство — крупный импортер продуктов питания и топлива — начало предпринимать шаги по стабилизации бюджета. В 2014 году было инициировано резкое сокращение запланированных ранее государственных расходов и отложены выплаты по внутреннему долгу. Притом что в среднем государственный долг держался на уровне 35% в период с 2010 по 2013 год, в 2015-м он достиг отметки в 60%. Внешний долг также начал расти из-за удешевления валюты. На этом фоне достаточно красноречиво выглядят перестановки в правительстве и крупнейших госкомпаниях. Президент считает необходимым ужесточить фискальную политику и предотвратить незаконный вывод средств. Под этим предлогом главой Sonangol Group, в которую входит, в частности, нефтяная компания Sonangol, была назначена его собственная дочь Изабелла.

В 2013 году был разработан план, который должен решить проблему нефтяной зависимости. Согласно изложенному плану правительство собирается реализовать широкий набор мер: увеличить физический капитал; снизить бюрократическое давление на бизнес; облегчить доступ к кредитованию; создать так называемые промышленные кластеры в основных сферах: сельское хозяйство и продукты питания, добыча ресурсов, водоснабжение и энергетика, переработка углеводородов, строительство жилья, сфера услуг.

Описанные выше тактические задачи, призванные решить большую стратегическую проблему диверсификации, решаются правительством при помощи уже известных в 2000-х годах методов. Значительную их часть составляют все те же фискальные стимулы: в 2014 году Комиссия реальной экономики, состоящая из представителей экономических ведомств, заявила о необходимости конкретных инвестиционных проектов в сфере инфраструктуры и промышленности (профинансированных на бюджетные средства). Другими словами, пока ничего кардинально нового эта программа не предлагает.

Осенью 2016 года министр экономики Анголы посетил Китай с предложением о сотрудничестве в реализации планов диверсификации. Это создает эффект дежавю: 13 лет назад ангольское правительство делало примерно то же самое для разгона экономики (инвестпроекты и китайское партнерство), хотя разгонялась экономика по другим причинам. Также очевидно, что вероятность успешной реализации плана снижается при столь высоком уровне коррупции. Transparency International, составляющая ежегодно индекс восприятия коррупции, ставит Анголу на 163-е место (из 167). Хуже только Судан, Сомали, Афганистан и Северная Корея.

Однако присутствуют и позитивные тенденции. Например, суверенный фонд благосостояния Fundo Soberano de Angola, формирующийся из выручки с нефтяного экспорта, принял так называемые принципы Сантьяго (правила прозрачности суверенных фондов) и весьма последовательно следует им[13]. Более того, официальным аудитором фонда стала международная компания Deloitte. Но если обратить внимание на тех, кто стоит во главе организации, вопросы о ее эффективности вновь возникают. Возглавляют фонд старший сын президента и бизнесмен из его же близкого круга, и в совокупности с должностью дочери Изабеллы это предоставляет семье президента беспрецедентный контроль над финансами Анголы. Будет ли он использован на благо или во вред ангольской экономике? Это остается вопросом. Но пока 14 лет развития при душ Сантуше сложно назвать успешными.

Национальные институты развития (Angolan Development Bank, National Development Fund, а иногда и Sonangol) в течение 2000-х ежегодно инвестировали сотни миллионов долларов в промышленные и сельскохозяйственные проекты. Однако есть серьезные сомнения в эффективности этих инвестиций: зарегулированный, по большей части государственный сектор сельского хозяйства как губка впитывал правительственные вложения при незначительной отдаче. В этом плане многообещающе выглядела приватизация 33 крупных кофейных производителей страны. Но этого явно мало, учитывая, что государство держит контрольные пакеты более чем в двухстах крупнейших компаниях в сферах энергетики, водоснабжения и транспорта.

Региональные амбиции и авторитарные тенденции

Ангола претендует на статус региональной державы, а потому в последние годы все больше инвестирует нефтяные доходы в ВПК. Внутриполитическая ситуация чревата обострением на фоне падающих доходов правительства и уменьшения распределяемой ренты. Ангольский режим, как и ранее, прибегает к насилию для подавления оппозиционных сил.

Президент душ Сантуш не раз настаивал на том, что Ангола является региональной державой, соперничающей с Нигерией и ЮАР за влияние в Африке южнее Сахары. Увеличение военных расходов — даже несмотря на ожидаемое падение цен на нефть — говорит о серьезности намерений руководства Анголы. В 2000-е годы при растущих ценах на нефть военные расходы поддерживались в среднем на уровне 4% ВВП и ежегодно увеличивались в среднем на 285 млн долларов вплоть до 2012 года (хоть и с большим разбросом по годам).

В 2013 году военный бюджет получил почти на 2 млрд долларов больше, чем в предыдущем. Тогда же Ангола закупила у России военную авиацию и другое вооружение на общую сумму 1 млрд долларов. В 2014-м, уже на фоне падающих цен на нефть, был достигнут пик военных расходов в 6,8 млрд долларов (больше военного бюджета ЮАР). Все это повышает вероятность участия Анголы в региональных конфликтах — стоит вспомнить, что правительство Анголы решило вступить во Вторую конголезскую войну, еще не окончив гражданскую.

Несмотря на ощутимое снижение оборонного бюджета в последние два года (цены на нефть взяли свое), расходы на оборону все еще больше суммарных расходов на здравоохранение и образование. Тот самый рост экономики в 2000-х, достигавший двузначных величин, едва ли можно назвать инклюзивным, и это уже представляет для правительства повод для беспокойства.

Так, несмотря на то что нефтяной бум привел страну на пятую строчку среди самых богатых стран Африки по размеру ВВП (данные за 2015 год), страна является одним из мировых лидеров по уровню детской смертности — больше, чем в Сомали и Сьерра-Леоне. При этом правительство Анголы отнюдь не выглядит в глазах населения бедным. Луанда покрывается строительными площадками, на которых растут новые бизнес-центры и правительственные здания.

Существуют различные социальные программы, через которые распределяется в качестве помощи часть ренты. Но в действительности никто точно не знает, сколько получает и тратит ангольское правительство. Тогда же, когда государство тратит деньги, зачастую неизвестно, сколько их доходит до адресата или попросту кто этот адресат. По оценкам МВФ, в период между 2007 и 2010 годом государственная нефтяная корпорация Sonangol потратила около 18,2 млрд долларов на неизвестные цели. Это, естественно, вызывает вопросы о коррупции в высших эшелонах власти.

Жители Анголы не раз высказывали недовольство происходящим, требуя увеличения прозрачности и подотчетности. Сам президент душ Сантуш так ни разу и не участвовал в выборах, хотя формально они были прописаны в законодательстве. Несколько лет назад контролируемый им парламент отменил необходимость прямых выборов главы государства — теперь им автоматически становится лидер партии, победившей на парламентских выборах.

Ангольский режим опасается общественного недовольства и по этой причине распределяет часть ренты в виде социальных программ. Крупным реципиентом являются военные ветераны: в 2012 году, когда были задержаны выплаты пособия, они переходили на сторону недовольных и участвовали в антиправительственных демонстрациях.

Правительство Анголы активно прибегало к репрессивному аппарату в предвыборный период и не только. В дома к лидерам оппозиции наведывались правоохранительные органы. Во время одной из демонстраций в Луанде, в которой участвовали около 40 молодых людей, вооруженная полиция атаковала группу протестующих.

Стабильно низкий уровень жизни большинства и продовольственная необеспеченность страны, растущее недовольство населения и использование репрессивного аппарата, проблемы с наполнением бюджета и рост внешнего долга, неразвитый промышленный сектор и острая необходимость реформ — все это результаты ресурсного развития Анголы.