Утром демократ, вечером охранитель

Один весьма высокопоставленный советский юрист был ярым антисталинистом. Дело, сразу скажу, происходило в шестидесятые годы, и «разоблачение культа личности» было официальной линией партии. Однако многие большие начальники исправно голосовали на собраниях за резолюции ХХ и XXII съездов (в те годы попробуй не проголосуй!) – но в душе оставались верными сталинцами и тихонько вздыхали: да, был культ, но была и личность…

Но не таков был человек, о котором я рассказываю. Он буквально кулаки сжимал, говоря о злодеяниях Сталина и его подручных. Более того. Заперев дверь кабинета, он вслух, с выражением, читал своим младшим коллегам мало кому известное воззвание Рютина против сталинской узурпации власти.

Но в 1965–1966 годах он стал государственным обвинителем на процессе Синявского и Даниэля – и, как говорили, сам напросился на эту роль. На недоумение младших коллег, перед которыми он только что выступал с пламенными антисталинскими речами, юрист отвечал примерно так: «Сталин был негодяй, но Ленин – это святое, а Синявский и Даниэль в своих пасквилях посмели поднять руку на Ленина».

Эту историю в своем ФБ рассказал мой друг, профессор права Лев Симкин. Далее он пишет: «Прокурор, по-видимому, принадлежал к тому сорту людей, в ком мирно уживаются взгляды прямо противоположные.

Утром демократ, вечером охранитель, за закрытой дверью критик начальства, при открытой – горячий сторонник. И что удивительно, никакого раздвоения личности, живут в мире с самим с собой.

И что еще более удивительно, таких людей я вижу вокруг все чаще и чаще».

Действительно, на первый взгляд кажется, что перед нами просто шизофрения в исконном смысле этого понятия. От греческих слов schizo (раскалывать) и phren (душа). Расколотое сознание, раздвоенное мышление.

Но увы, ничего подобного. Шизофренией здесь не пахнет. Полное психическое здоровье. Никакого двоемыслия, все четко, ясно и последовательно. «Вы шутите! – воскликнет читатель. – Какая же тут последовательность: одновременно ненавидеть Сталина за его беззакония и требовать семь лет лагерей для писателя-диссидента?»

Нет, не шучу. За что клеймили Сталина на XX (1956 год) и XXII (1961 год) съездах КПСС, почему сбрасывали его статуи и обратно переименовывали города, заводы и вузы? Не за беззаконие, и уж тем более не за попрание принципов права – а за нарушения «социалистической законности». Не просто законности, а какой-то особенной, нашей, которая живет только в СССР и не имеет ничего общего с «буржуазным правом» или «абстрактным гуманизмом». Проще говоря, усатого гения злодейств низвергли с пьедестала за нарушения правил «сов-соц-игры». Почувствуйте разницу.

О да, гуманитарный итог антисталинских съездов КПСС и т.н. хрущевской оттепели был весьма велик. Сотни тысяч, а может, и миллионы людей вышли на свободу, миллионы семей получили справки о реабилитации. Какие-то бледные литературно-художественные травинки на короткое время пробились сквозь бетон советской цензуры. Это, конечно, хорошо само по себе.

Но нравственно-политический итог был равен нулю.

Или даже «минус много». Потому что

хрущевская кампания по «разоблачению культа личности» ничем в принципе (именно в принципе!) не отличалась от предыдущих сталинских кампаний. Вроде борьбы с троцкистами, с право-левыми уклонистами, с ежовщиной и т.п.

Кстати, в ходе «искоренения ежовщины» какое-то количество репрессированных граждан вышло на свободу… Всему свое время: боролись с Троцким, с Каменевым и Зиновьевым, с Бухариным, с Ягодой, с Ежовым, потом с Берией… и вот подошла очередь покойного товарища Сталина. Далее боролись с «антипартийной группировкой», с бонапартизмом тов. Жукова, с волюнтаризмом самого Хрущева. А там – и с брежневским застоем, и с андроповскими перегибами.

Это была все та же скрипучая и кровавая советская шарманка.

Потому что рамка, она же парадигма, она же ценностно-институциональная основа общественной и государственной жизни, оставалась незыблемой, то есть советско-большевицкой*. Однопартийность и диктатура компартии, плановая экономика, строгая идеологическая диета, цензура, закрытые границы – это было и при раннем Сталине, и при позднем Брежневе.

А главное, что пережило Брежнева, Горбачева, Ельцина и, наверное, переживет и Путина, – полное отторжение современных принципов права, демократии, свободы и собственности.

Полное неприятие ценностей современной христианской (она же западная) цивилизации, к которой исторически, географически, антропологически, лингвистически, литературно-художественно, экономически и даже, если угодно, династически принадлежит Россия.

Закупив на Западе заводы, паровозы и позаимствовав радикальную идеологию, в нравственном и правовом смысле СССР сделал громадный шаг назад, едва ли не в XVIII век, куда-то между Петром и Екатериной. Ни бесплатные ясли, ни ликбез, ни избирательное право для женщин – что ином контексте стало бы важнейшим социальным достижением – не могут перевесить кровавую бессмыслицу террора.

Террор (точнее, чрезмерный террор) был осужден – но квазифеодальная архаичная матрица осталась.

Поэтому никакая «оттепель» не помешала подавить Венгрию и расстрелять Новочеркасск, а для публикации Солженицына надо было обращаться лично к Хрущеву. То есть по существу не изменилось ничего.

«Ленин – хороший, Сталин – плохой». Эту замечательную формулу слопала наша массовая интеллигенция, показав свою прекрасную мозгопромываемость. О «смелые» пьесы Шатрова! О еще более «смелые» статьи о мудрости Ленина, который решил заменить продразверстку продналогом. Что эта замена означает? Представьте себе, что ваш город захватили бандиты и стали вас грабить. Забирать все подчистую. Но через два года такой жизни, когда часть горожан перемерла, а другая часть вступила в отряды самообороны, главбандит объявил: «Отныне мы забираем не все, а только половину всего, что вы заработаете». Восхвалим же доброго главбандита!

Мне даже интересно: профессора и академики, которые писали о том, какой это был прогрессивный шаг, они были прожженные циники или полные идиоты? Я, например, был полным идиотом, когда взахлеб читал эти статьи (меня отчасти извиняет то, что я не был академиком – но только отчасти: обязанность думать головой лежит не только на ученых).

Стыдно вспоминать этот оттепельно-перестроечный бред. Еще в 1985–1987 годах на улицах висели плакаты: «Перестройка – это возрождение ленинского облика социализма!» Вечное возвращение к «ленинским нормам». А что это, кстати, такое – «ленинские нормы», о которых сладко пела оттепельная публика?

Сталинские нормы – это, безусловно, ужасно. Но Сталин – это действительно «Ленин сегодня» и некоторый прогресс по сравнению с Лениным вчера.

Сталинские Большие Процессы были злобной пародией на правосудие, но при Ленине даже такой пародии не было: «буржуев» и «офицерье» попросту загоняли на баржу и топили в реке.

Впрочем, я боюсь, что нынешние умники – наследники тех, кто толковал о «ленинских нормах», – скажут, что я оправдываю или приукрашиваю Сталина… Уверяю вас, что нет. Просто я считаю, что противопоставлять этих двух разбойников не имеет никакого смысла.

Однако вернемся к теме нашего разговора.

А тема эта – «никакой шизофрении». Оттепельный прокурор и перестроившийся судья могли вкатить диссиденту требуемый срок, потому что хрущевские разоблачения сталинизма и вся последующая «демократизация» – явление абсолютно советское. То есть не имеющее ничего общего ни со свободой, ни с демократией, ни с принципами права.

Эта история, увы, продолжается по сей день.

Я не удивляюсь недавнему каскаду запретов спектаклей и фильмов, выставок и уличных инсталляций. Я удивляюсь тому, что многие интеллигентные люди согласно кивают и говорят: «Да, это издевательство над классикой», «Да, это искажение истории», «А это вообще вовсе ни капельки не искусство». А значит,

по мнению многих интеллигентных людей, исполнительная власть – что характерно, помимо судебной! – имеет право запрещать фильмы, спектакли, выставки. Так сказать, для нашей же пользы.

Чтоб в наших непутевых мозгах не возникли нежелательные колебания. Чтоб у нас, бедных, головка не закружилась.

«Позвольте, – говоришь бывало, – но ведь Конституция запрещает цензуру…» – «Да, – отвечают тебе интеллигентные люди, – да, конечно, Конституция, но ведь нужны какие-то границы! Ведь это издевательство над классикой! Искажение истории! И вообще не искусство!»

Особенно приятно, что многие интеллигентные люди, говоря о современном искусстве, прибавляют «так называемое». То есть искусство для них – это «Вишневый сад» в постановке Станиславского (в пересказе, разумеется) и картина Шишкина «Рожь» (с обложки школьного учебника). При всем уважении к великому режиссеру и одаренному пейзажисту – мало.

Но, может быть, этому тоже не надо удивляться. Ведь как приятно не думать самому, а повторять за строгой учительницей. Глядишь, и пятерку поставит.

Да и не только в выставках, фильмах и спектаклях дело. Это лишь индикатор, лакмусовая бумажка. Есть вещи прямо-таки судьбоносные для страны: промышленное развитие в первую очередь, это чертово «импортозамещение», без которого мы обречены как минимум на постоянные неудобства. Мягко говоря! Но никакая модернизация, никакой экономический и технологический рывок в современных условиях невозможны без незыблемого права личности на свободу самовыражения. Без того, чтобы все общество уважало это право отдельной личности.

Но пока общество крепко вцепилось в хомуты феодального рабства, украшенные бубенчиками айфонов и инстаграмов. Вопрос к государственной власти: захочет ли она заставить людей быть свободными? А захотев – сможет ли?

Вот такой я государственник вдруг оказался, к своему собственному удивлению. Потому что само общество без отмашки и даже понукания сверху – уже не сможет. Это я вам точно говорю. Прививка несвободы оказалась слишком действенной.

*Большевицкий – это не белогвардейская издевка, а правило русского языка. Нет в русском языке слова «большевист». Мужик – мужицкий, ямщик – ямщицкий и т.п.

Денис Драгунский @ Газета.ру

Общество и алкоголь

Совсем недавно мы пропустили «особый» юбилей – тридцатилетие начала антиалкогольной компании.  7 мая 1985 года были принято Постановление ЦК КПСС «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма» и Постановление Совмина СССР «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма, искоренению самогоноварения». А 16 мая 1985 года вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении борьбы с пьянством и алкоголизмом, искоренении самогоноварения», который подкреплял эти постановления соответствующими административными и уголовными наказаниями. С этого момента началась последняя и самая мощная борьба с алкоголем на территории нашей страны. И самая неоднозначная....

При этом следует понимать, то достигнутые за антиалкогольную компанию 1985-1986 года, успехи были не столь уж малыми, как обычно считается. Прежде всего, за время компании  удалось существенно снизить потребление алкоголя в стране более чем в два раза. Следствием этого стало  существенное снижение смертности  мужского населения в этот момент – что позволяет говорить, о том, что уверения критиков  в чисто пропагандистском характере компании, неверны. В реальности ни рост самогоноварения, ни употребление всевозможных суррогатов не смог «обнулить» ее результатов  в плане улучшения здоровья населения и роста ожидаемой продолжительности жизни. Дело в том, что и до 1985 года цена «легального» алкоголя была достаточно  высока, и те, кто находился в «совсем уж» сильной зависимости от него, употребляли суррогаты и раньше (можно вспомнить ту же «Москва-Петушки» с коктейлем «Слеза комсомолки»). Поэтому сокращение доступности алкоголя, в целом, оказало благотворное действие на здоровье нации.

С одним «Но». Нет, тут речь пойдет не об экономических потерях от компании, которые были весьма значительны (больше, чем, скажем, на программу «Энергия-Буран»). И даже не о том ударе, которое понесло советское виноделие – причем, очень часто в «лучшей» своей части. Вырубка элитных виноградников в Крыму, Молдавии или на Кавказе (имеющих нулевое отношение к тому «плодово-ягодному» пойлу, которое, в основном, и употребляли алкоголики), разрушение сложных технологических процессов производства вин и коньяков – все это привело респектабельную  пищевую отрасль в состоянии  разгрома, восстановиться от которого она не может и до сих пор. Однако и это еще можно было бы пережить – в конце концов, жизнь и здоровье человека – это самая большая ценность на Земле.

Но  главной проблемой горбачевской борьбы с «зеленым змием» стало  то, что, несмотря на сравнительный успех компании, «закрепить» его не удалось. И очень скоро алкоголь перешел в контрнаступление, завершившееся его триумфальной победой в 1990 годы. Вследствие этого получается, что все потери, понесенные страной (потери бюджета, разрушение виноделия) оказались напрасными. Вот этот момент и является самым важным итогом антиалкогольной компании. Он требует понимания: почему так произошло? Почему позднесоветский человек оказался так привержен этому самому неприятному «недугу» - алкоголизму? Ведь данная борьба с пьянством началась, как можно понять, не на пустом месте – продолжающийся более десяти лет рост потребления алкоголя вызывал вполне логичные опасения. Поэтому в плане понимания характера антиалкогольной компании, а главное, результата ее, нам следует обратить внимание именно на этот факт – на то, что для позднесоветского гражданина спиртное приобретало удивительную важность.  Настолько, что оно однозначно предпочло пресловутый C2H5OH улучшению здоровья и росту продолжительности жизни…

* * *

Несмотря на то, что ответ напрашивается сам собой: этиловый спирт – это наркотическое вещество, дающее своему потребителю невероятные ощущения  – не стоит переоценивать очевидность данного факта. И, прежде всего, потому, что в разных обществах в разное время существует различное отношение к употреблению спиртного – т.е., «питие» есть процесс сугубо социальный. В том же советском обществе употребление алкоголя долгое время было весьма умеренным – где-то до середины 1960 годов. И вдруг после данного момента оно неожиданно резко пошло вверх – от 2 литров спирта на человека в год в 1960 году к 9 в 1980. А в середине 2000 этот показатель достиг 12 литров – по литру чистого спирта в месяц на все население, включая грудных младенцев. (И далее – идет падение, что так же представляет собой интересный факт, но об этом ниже.)

Получается, что в середине 1960 годов (в пресловутую «эпоху Застоя») советский народ, до некоторого времени державшийся трезвого образа жизни, неожиданно получил пристрастие к «зеленому змею». Данный переход выглядит несколько странно – поскольку мало соотносится с какими-то значительной перестройкой общества  – на данное время не приходится войн или революций. Более того, прошедшая Великая Отечественная война, например, не привела к резкому взлету пьянства. А вот мирное и сытое время второй половины 1960, 1970 и, в особенности начала 1980 годов почему-то приводило к росту данного порока. 

Однако, при внимательном рассмотрении указанного времени, мы можем найти то самое значительное изменение общества, которое нам интересно. А именно – где-то с середины 1960 в стране начался процесс, который можно обозначить, как зарождение в «недрах» общества советского особого «квазитрадиционного» «субобщества». Я уже несколько раз касался данного вопроса, поэтому подробно рассматривать его не буду. Скажу только, что в условиях пресловутой «эпохи Застоя» с его процессом «подмораживания развития» и курсом на стабильность подобное явление было неизбежным. В ситуации, когда наиболее прогрессивные силы лишались поддержки (так, была свернута лунная программа, отменена программа создания ОГАС, внедрение робототехники не получило нужной поддержки), а главным становился «стабильный результат», человек все более терял смысл активного участия в производственном процессе. Этот рост отчуждения, усиливаемый курсом на массовое производство, при котором человек отчужден максимально, приводил к тому, что индустриальный, «производственный мир» становился чужд позднесоветскому гражданину.

Но при этом позднесоветское общество продолжало сохранять свою «дружественность» к своим членам и низкий уровень их эксплуатации. Условно говоря, в отличие от капиталистического производства производство советское не старалось «выжать из работника все соки». Если он сам не хотел «рвать жилы», то никто не мог заставить его это делать. В совокупности с тем, что уровень технологичности производства все-таки рос (и достаточно сильно), то у советских граждан оказывалось довольно много свободное\й «социальной энергии» (т.е., сил, времени. Которые, при этом граждане уже не желали использовать для улучшения общества в целом,, да и не могли, так как разрастающаяся бюрократия все сильнее блокировала любые начинания. (Поэтому, если еще в 1950 и даже 1960 годы были широко распространены добровольные инициативы граждан, направленные на увеличение общего блага, то уже в 1970 они стали редкостью.)

* * *

В итоге позднесоветские люди пошли по самому простому пути: свободная «энергия», не востребованная обществом «большим», стала использоваться для строительства отдельного «маленького общества» частной жизни. Условно говоря, они «ушли с завода в семью». Однако данная конструкция семьей в общем смысле не ограничивалась, она, как правило, включала в себя многочисленные родственные и дружеские связи. Причем, хотя подобное выделение «личной жизни» в отдельную категорию существовало и ранее (Ильф и Петров писали о «маленьком» и «большом» мирах еще в 1920 годы), именно в «эпоху Застоя» указанный выше эффект привел к тому, что ее можно стало считать не просто подсистемой общества в целом, а неким аналогом отдельного общества, имеющего иные законы, нежели «большой мир».

Особенностью данного «субобщества» было то, что оно полностью исключала из себя производственную деятельность в какой-либо форме. (За небольшим числом исключений. Так, сельские жители могли «кормиться» со своих огородов, продавая свой урожай и получая за него деньги. Так же существовал небольшой сегмент «частной торговли», т.е. спекуляция – но «мощность» данного сегмента была мала.) Данная особенность – отсутствие индустриального компонента, полностью отданного «на откуп» «большому» миру, приводило к тому, что формирующийся социум мог быть только традиционным. Вернее, «квазитрадиционным» - поскольку реальная «традиция», по определению, включает в себя процесс общественного производства. Именно эта особенность данного «общества» и стала основанием для роста потребления алкоголя.

Дело в том, что традиционное общество, как таковое, требует наличия особых процессов - «медиаторов», позволяющих, собственно и  объединять людей в те или иные общества.  В обществе традиционном очень часто подобными «медиаторами» выступают «гастрономические» (пищевые) ритуалы –совместные процессы принятия пищи. Генезис подобного явления следует рассматривать отдельно, пока же отмечу, что данная тенденция идет с самого «начала» формирования традиционного общества и сохраняется до самого его конца. Разумеется, в «развитом традиционном обществе» существует и отличная от «пищевой»  ритуальная система. Но даже в этом случае совместная трапеза  сохраняют свое высокое значение. Более того – во многих «непищевых» ритуалах - например религиозных действах - сохраняются отсылки к «пищевым» (пример – причастие в христианстве).

Впрочем, как сказано выше, данный аспект следует разбирать отдельно. Пока же можно заметить, что поскольку «гастрономические» ритуалы являются наиболее древними, они гораздо сильнее включены в культурное поле общества, нежели более совершенные и современные «медиаторы». Поэтому неудивительно, что именно вариации «пищевых ритуалов» оказались основными для формирующегося в стране «квазитрадиционного общества». Это довольно логично – поскольку более «молодые» и совершенные системы, вроде религии, оказывались менее пригодными, поскольку они более тесно были связаны с системой традиционного производства. А как раз производство для «квазитрадиционного» общества оказывалось «за скобками». 

Именно этот аспект – а, например, не пресловутая «антирелигиозная борьба» - стал определяющим в том, что религия изначально не включалась в выстраиваемое субобщество.  Религиозность придет потом, когда это субобщество станет всеобъемлющим, охватывающим все и вся, и модернистская, современная, производственная жизнь окажется выброшенной вообще за пределы общественного сознания. Но в самом начале этого процесса, когда сознание обывателя еще делилось между «традиционным» домом и «современной» работой, религия не могла рассматриваться, как приемлемый вариант «медиатора».

Поэтому застолье заняло практически пустое место «главного действа» в жизни советского мещанина. Разумеется, нельзя сказать, что этот процесс был одномоментен – в «начале пути» (середина 1960 гг.) «советское застолье» еще не было столь всеохватывающим: некоторые общественные слои еще предпочитали работу или хобби подобному процессу (см. «Понедельник начинается в субботу», где показаны советские ученые, предпочитающие работу). Даже праздники еще долго воспринимались в «общественном ключе» – как, например, демонстрации или концерты.  Но все варианты «общественного празднования» (вплоть до танцев) не могли быть включены в разрастающееся субобщество, и рано или поздно, но застолье должно было победить. Это и случилось к 1980 годам, когда оно стало практически единственной ассоциацией с самим понятием «праздника».  Последний же к этому времени окончательно стал ассоциироваться с семейными мероприятиями (или встречей в «близком кругу»), общее празднование оказалось на втором плане. Более того, «личные праздники» - дни рождения и юбилеи, свадьбы и т.п. торжества (вплоть до сдачи диссертации) почти полностью потеснили праздники «общие» (вроде «1 мая» или «7 ноября», кроме Нового Года, который стал главным праздником – но, разумеется, семейным).

* * *

В общем, можно сказать – что застолье стало базовым элементом жизни позднесоветского «квазитрадиционного» общества. Но так же, как эта «квазитрадиционная» жизнь выстраивалась вокруг совместной трапезы, так и эта трапеза выстраивалась вокруг алкоголя. Дело в том, что простое поедание пищи в сытом обществе (а позднесоветское общество было именно сытым) не могло обеспечить требуемого уровня «сакральности», потребного для медиатора. Для этого требовался особый фактор, выводящий подобный акт за рамки повседневности. Таковым фактором был  алкоголь. На самом деле, это не сказать, чтобы «новый» аспект – именно под подобным основанием алкоголь изначально и входил в жизнь традиционного общества, пока развитие винокурения не сделало его массовым средством «забвения проблем». 

Можно вспомнить знаменитые эллинские «дионисии», и прочие таинства, включающие в себя потребления тех или иных алкогольных напитков (отголоски этого прослеживаются и в христианстве). Особенности физиологического воздействия алкоголя тут выступают, как фактор, позволяющий отделять «сакральное» действие  от обыденного. Поэтому совместное распитие алкогольных напитков всегда являлось отличительной особенностью праздников.  В условиях же индустриального производства с его высоким уровнем отчуждения, подобная процедура выглядела крайне привлекательной – и, как следствие, получала все большее распространение. (А уж данный момент, сам по себе, вел к дальнейшему отчуждению работников от производства, как отказу последнего от участия в жизни трудового коллектива и дальнейшему его уходу «в семью», в «квазитрадиционное» общество.)

Однако использование алкоголя, как медиатора, касалось не только «семейных» застолий. На самом деле, чем сильнее становилось позднесоветское «квазитрадиционное» общество, чем большую часть жизни среднего человека оно захватывало. И, как следствие, тем сильнее нарастало противоречие между ним и современным «миром производства». Это усиливало и так высокую степень отчуждения человека в индустриальном производстве, и приводило к дополнительному «выталкиванию» его в «частную жизнь». Именно поэтому особый ритуал – медиатор «квазитрадиции» оказывался востребовано очень широко. Собственно, этот ритуал охватывал большинство случаев того, что обычно и интерпретируется, как «алкоголизм» - а именно, знаменитое «сообразить на троих», «посиделки» в пивных, наконец, выпивка на рабочем месте (sic!). На самом деле, все это является не каким-то проявлением порока (природной слабости) или окружающей безысходности – а особым способом уйти в «теплый мир» традиции. 

Главным тут являлось не физиологическое воздействие этилового спирта на организм, а возможность оказаться на время вне «индустриального мира». Именно поэтому «алкогольная культура» стала для позднесоветского общества настоящим бедствием. Она со стремительной скоростью росла и «вширь» - захватывая новых членов, еще недавно даже не мысливших оказаться в среде «братства стакана». И «вверх» – постепенно вытесняя все, что связано с индустриальным, производственным миром, превращаясь для многих в единственную реальность. И главное – в отличие от «классического» алкоголизма, охватывающего, в основном, низшие и маргинальные слои, «советское пьянство» распространялось там, где меньше всего можно было ожидать его увидеть. Например, потребление алкоголя было популярным среди интеллигенции - инженеров, врачей или университетской профессуры. И при этом, разумеется, «классические» «типы пития», вроде «наркотического» (как способа ухода из неприятного мира), или «стимуляционного» (для получения новых ощущений) так же оставались актуальными, хотя и меньшей степени.

* * *

Подобная ситуация  вела к росту потребления алкоголя. Понятно, что для общества в целом данная тенденция была крайне неприятна: во-первых, это означало все усиливающийся общественный раскол и массовый «уход» граждан в частную жизнь. А во-вторых, само по себе употребление алкоголя, тем более, алкоголя крепкого, не ведет ни к чему хорошему. Тут нет смысла подробно описывать общественные потери СССР от массовой «алкоголизации», можно отметить только то, что именно на этом процессе лежит ответственность за сверхсмертность мужского населения. (Т.е., за превышение реального уровня смертности над гипотетическим, определяемым развитием медицины, гигиены, питания и социальной защищенности.) И, разумеется, надо понимать, что с данным явлением в стране шла непрерывная борьба.

К сожалению, адекватного понимания действующего механизма в СССР не было. В итоге,  результаты этой «борьбы» были весьма слабые (а вернее, их не было вообще). Попытка «бить» массовой «антиалкогольной агитацией» в условиях, когда гражданин пил ради того, чтобы покинуть «большой мир», уйдя в «квазитрадиционное» общество личной жизни, была, разумеется, бесполезной. Почти бесполезной была и попытка применения государственного насилия к «алкоголикам» (например, лечение в ЛПТ) - поскольку физически она могла охватить только наиболее выраженных алкоголиков (и граждане об этом знали), а следовательно, репрессивное его значение было слабым. И даже относительно высокая цена спиртного (относительно зарплаты) нисколько не мешала его распространению – потому, что оно выступало не много, ни мало – а аналогом религиозных ритуалов. 

Однако из верного понимания того, что используемые методы не дают требуемого результата, были сделаны неверные выводы – о том, что проистекает это из-за недостаточной силы данных воздействий. Именно на основании этого и была реализована Антиалкогольная компания 1985-1987 годов. По силе и «глубине» примененных действий она не имела себе равных в советской истории – например, цена на водку была повышена в два раза, а борьба с самогоноварением приобрела характер всеобщей компании. При этом с потерями (и финансовыми, и «репутационными») не считались – хотя было очевидно, что давящиеся в очередях за спиртным граждане очень быстро сформируют соответствующее представление о власти. (И сформировали – именно с антиалкогольной компании популярность Горбачева начала стремительно падать.) Однако еще более важным было то, что достигнут поставленных целей, а именно – полностью вытеснить алкоголь из жизни людей – данная компания не смогла.

Действительно, ведь все принятые меры нисколько не затрагивали указанное выше разделение общества, ни позволяли построить «мир квазитрадиции» на иных основах. Даже начавшийся в это же время рост религиозности – и традиционной (православие, ислам) и «нетрадиционной (нарастающая популярность всевозможной эзотерики) не давал требуемой для этого «мощности». Более того – следует четко понимать, что само построение «нормального» современного, индустриального мира (т.е. восстановление той ситуации, что существовала до середины 1960 гг.) в условиях позднего СССР оказалось невозможным. Гражданское движение так и не смогло обрести требуемую связь с развитием и очень быстро оказалось захвачено преимущественно консервативными, архаизующими идеями (вроде монархизма и вообще «России, которую мы потеряли»). В общем-то, ситуация уже находилась в ловушке – все новые пути и идеи формировались, исходя из господствующей в стране консервативной антисоветской идеологии. А следовательно, вывести людей из все усиливающегося отчуждения от общества, не могли.

* * *

Именно поэтому, как только давление борьбы с алкоголем ослабело, позднесоветские граждане вернулись к своему «универсальному ритуалу». Более того, так как указанное «квазитрадиционное» «субобщество» к концу 1980 годов победило окончательно, «алкогольный ритуал» приобрел практически официальное признание. Если посмотреть источники самого конца 1980 – начала 1990 годов, то можно увидеть, что именно вокруг возможности употреблять горячительные напитки и строилась «новая жизнь». Первыми «свободными», рыночными заведениями стали «кооперативные кафе» и «коммерческие» магазины и ларьки. Как и полагается победителю, алкоголь захватывал все доступные ресурсы: пили в кино, в телепередачах, на презентациях и концертах, на праздниках и официальных приемах. Наконец, президент «новой России» отличался как раз пристрастием к описываемому ритуалу – и умудрялся «исполнять» его даже во время заграничных вояжей (многие помнят пресловутое «дирижирование оркестром»).

На самом деле, пьянство Ельцина или политиков "поменьше", в данных условиях не воспринималось, как что-то неприличное – равно, как употребление алкоголем деятелями искусства. Специально отмечу, что это не была какая-то спланированная инициатива по «спаиванию народа» -- напротив, все происходящее казалось «естественным» и идущим из «глубин русской души». И, как вершина данного процесса, пьянство объявлялось «основой русского характера» и фундаментальной основой самой России. (Хотя ему, на данный момент, не было еще и тридцати лет – с середины 1960 годов, как сказано выше.) В общем, казалось, что рано или поздно, но алкоголь окончательно «затопит» страну…

Однако данного не случилось. Выше я упомянул то, что с середины 2000 годов потребление алкоголя стало снижаться. На самом деле, ничего странного в этом нет (хотя этому факту мало кто верит – уверенность в том, что «пили всегда», сохраняется). Дело в том, что по мере того, как постсоветское общество движется «по направлению» к капитализму, условия для существования указанного выше «квазитрадиционного» общества (или «субобщества») исчезают. Ведь, как  было сказано, подобная социальная конструкция представляла собой ни что иное, как особую «надстройку» над советской системой. И, прежде всего, системой производственной. Этот «странный мир» может существовать только в условиях, если общественное производство обеспечивает гражданина всем необходимым, но при этом «оставляя» ему – как было сказано выше – значительную часть «социальной энергии».

Но последнее в условиях капитализма как раз и отсутствует. В обществе этого типа даже при условии, что его член получает потребный ему минимум (в который, помимо «явных» вещей, вроде денег на еду и одежду, входит еще множество «неявных» потребностей, вроде потребности в медицине, образовании и «спокойной старости»), то все равно, он должен тратить всю «свободную энергию» на завоевание/поддержание своего места в жизни. Разумеется, у него может оставаться время на семью хобби, но при этом (в большинстве случаев) все это оказывается далеко вторичным по отношению к «основной работе». (Кстати, именно поэтому при капитализме существует развитая система «обеспечения хобби» - потому, что без данного обеспечения гражданину просто не хватит «энергии» на него.)

И следовательно, человек, который пожелает «вычеркнуть работу» из своей жизни, неминуемо «опускается на дно». При всей неприятности данной ситуации, в случае с алкоголем она оказывает «благоприятное воздействие»: становиться алкоголиком в данном обществе означает полное падение. Советский пьющий гражданин мог опасаться только помещения в ЛТП (при самом неблагоприятном прогнозе) – современный может просто «вылететь из жизни». Поэтому указанная выше система оказалась поломана еще в 1990 – 2000 годы – когда масса пьющих граждан на себе испытала, каково это – быть вне «квазитрадиции». Большинство из них ушло из жизни, а оставшиеся «закодировались», сменив свой образ жизни.

В результате, потребление алкоголя пришло к «цивилизационной норме» - пьют «низы», люди опускающиеся вниз, ну и богема (куда же без нее). Остальные – в лучшем случае – выпивают. Более того, поскольку общество капитализма требует от человека как можно больше «энергии», то постепенно распространяется т.н. «здоровый образ жизни»: «правильное питание», занятие спортом. С одной стороны, это не может не радовать – но с другой, как было сказано, этот «ЗОЖ» нужен исключительно для того, чтобы удерживать свое «место» в бесконечной рыночной гонке. А следовательно, ИМХО, сейчас работа «выматывает» и разбивает здоровье сильнее, нежели пресловутый алкоголь ранее. А тот, кто в данной гонке «проиграл» и «вылетел» - приходит опять к тому же алкоголю, но уже как к наркотику, с «классическим» желанием забыться…

* * *

Впрочем, современное общество – это уже другая тема. Нам же, применительно к Антиалкогольной компании, важно то, что она показывает, насколько то или иное явление может быть завязано с базовыми структурами общества. И что насколько важно понимание этого – иначе любые затраченные силы окажутся напрасными. Можно ли было победить позднесоветский алкоголизм? Разумеется. Но делать это следовало совершенно иным путем, нежели тот, который был выбран в 1985 году. Впрочем, то же самое можно сказать про любые проблемы того времени…

anlazz @ LiveJounal

У Брейвика нет другого выбора

У Брейвика нет другого выбора (еще про социологию зомби)

В стомиллионном легионе крым@ашистов есть несколько батальонов настоящих железных старух.

Они мечтают впасть в детство, а, значит, попасть в Лимбо, в царство теней, и утянуть с собой побольше живых. Это нормальная возрастная некрофилия. Они опасны, но понятны. Они ничем не рискуют и ничего не теряют. Впереди у них смерть и есть возможность немного повеселиться перед тем. Как на танцплощадке со старыми вальсами в день Победы. Такая форма консьюмеризма.

Есть еще классические пролы, из Оруэла, это люди, живущие в почве, настоящие автохтоны. Они никогда не выбирались на поверхность выше уровня глаз, только чтобы осмотреться, хмыкнуть и опять нырнуть в гаражную или погребную нору. В их жизни ничего не изменится, они ничем не рискуют. Они ниже уровня рисков. Они питаются корнеплодами. Едоки картофеля.

Есть фрики, которым время дало новые возможности, воевать, убивать, умирать, Это, в каком-то смысле, выгодоприобретатели последнего путинского проекта, "лечь и умереть".

Есть люди из девяностых, соглашатели или несоглашатели, это люди моего склада и моего поколения. Эти люди в определенном смысле сыграли свою игру и сняли банк. Сделали жизнь. Им есть чем гордиться и чего стыдиться, тем, кто дожил и выжил, и риски их сводятся к тому, что дополнительная, факультативная жизнь будет менее комфортна.

Прежде всего психологически, потому что физические риски выбираются сознательно, можно пойти воевать в неизбежной уже гражданской войне, на той или иной стороне, а можно залечь на тюфяках, как не раз уже делали эти прошаренные люди со звериным чутьем и понимающим взглядом. Будут потери в уровне и качестве жизни? Ну, базис все равно есть. А с собой все не заберешь. И если был, к примеру, богат или успешен в какой то карьере, то это уже навсегда, этот статус и это чувство не отменяется. К тому же для агрессивных игроков всегда есть возможности, и в игре на повышение, и в игре на понижение.

Но есть огромный новый класс, поведение и положение которого вызывает глубочайшее недоумение и огромную досаду. И тревогу. Да- да, глубинную тревогу от присутствия чего то обреченного и патологически беспомощного. Это первые постсоветские поколения, причем в той части, которая и была основным выгодоприобретателем нулевых, тех нулевых, которые были созданы нами в девяностые. То есть формально образованные городские люди в возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти-сорока.

Причем, речь идет не только о московских прокреатах, на самом деле Москва уже до начала последнего путинского проекта «Украина и суицид» была сильно маргинализована и не очень благополучна в смысле устроенности и встроенности этой страты, а также о жителях вполне благополучных городов-миллионников, там этот класс рос, как герань на подоконнике, не ведая ветров.

Я их называю сурикатами. Но точнее их было бы называть цивилизацией рыб. Они сформировались в том постиндустриальном коллоиде нулевых, где всегда была комфортная температура, и некоторое количество корма. Вне зависимости от направления движения и усилий плавников. Где были рабочие места в редакциях и банках, опенэйры и туры, недорогая и трогательная хипстерская буржуазность, съемные квартирки, в которых, если хозяин не против, можно было покрасить стены в цвета скандинавского модерна и сделать трафаретом цветочки, где были магазины с чашечками, полосатыми табуретками и андрогинной одеждой, были бизнесы и стартапики и.. и еще какой-то корм. И было очевидное и понятное будущее. Впрочем, их движения, и память, и эмоции коротки. Они позитивны. Настолько, насколько позитивны рыбы. Возможно, они не думали о будущем.

Сегодня ясно, что их жизнь отменена. Уничтожено будущее. Они успели родить детей. Они имели право на все, несмотря на некоторую гебефрению и анемичность. Современный мир вообще то позволяет комфортно жить людям со сниженными способностями и энергетикой.

Но ничего не создав в нулевых, и паразитируя на инфраструктуре и социальных возможностях, созданных в девяностых, они, оказалось, не сумели защитить себя и свою жизнь в принципе.

Их реакция на крах уклада и перспектив – как плывущая запись с жеваной магнитофонной пленки. Морок. Обморок.

-Ты будешь рукколу? Я люблю рукколу.
- Я тоже люблю рукколу.
- Давай купим рукколу и сыр. Ты любишь рукколу с сыром?
- Да, я люблю сыр.Смотри, рукколы больше нет. И сыра.
- Рукколы нет? Тогда будем есть.. мяту. И.. ревень. Да? Мы будем есть ревень и ходить друг к другу в гости. С лукошком, как наши мамы и папы. Это так здорово. Ревень нужно добывать? Его нужно печь? Мы построим печь?

И они уже все в суггестивном трансе:

- Смотри, Камазы. Они белые.
- Камазы едут... Они белые.. они белые.. потому что это красиво! И лето, солнце. Крым. Они едут в Крым. Мы поедем в Крым?

Еще год-полтора назад я был уверен, что Путин не тронет этот трогательный беззащитный класс, что он заберет себе в ментальную ограду свой автохтонный, ватный народ, мечтающий о муках, а «новым» людям оставит «новую» жизнь. Я видел, что технически это возможно. Возможна такая экономическая, этологическая и идеологическая конструкция. Теперь то понятно, что основной метод Путина – именно слом. Энтропия. Конструкции не нужны. Уже и симулякры становятся не нужны.

Они классические жертвы Брейвика. Сниженный интеллект и беспомощная некритичность. В какое то время я был зол на них, за то, что они, с точки зрения социологии, настоящее действенное поколение, не признавали себя субъектом. Отказывались от ответственности, простодушно ругая старших, которые когда то наделали столько ошибок и не хотят их исправлять. И умилялись детишкам, которые должны стать теми новыми настоящими, решительными, смелыми, креативными и ответственными. Вместо них, надо немного подождать. И теперь уже не станут, из-за них. Теперь я понимаю, что эти съезды с темы были не уловкой, а истинной неспособностью, слабостью, анемией.

Но если люди, подобные мне, например, четко воспринимают происходящее в стране, как мощное и дерзкое кидалово, наезд, на мои правила и устройство жизни, договор по поводу которых состоялся много лет назад, когда мы четко решили, в каком мире будем жить, а односторонняя отмена – это беспредел, а с беспределом не бывает примирения, и сроков давности, то эти сурикаты, от страха или умственной слабости, рефлекторно приняли позу эмбриона, выученной беспомощности. Мало того, они начали подмахивать насильнику.

И черт бы с их противоестественными способами получать удовольствие и сублимировать свои страхи, они, образовав еще один гарем и окружив возлюбленного, презирающего их маньяка, защищают его. Живой щит из сурикатов может и не такая надежная броня, как простодушная, но плотная вата, но их коллективный мозговой процессор придумывает оправдания и рационализацию происходящему безумию с огромной скоростью, создает мощную идеологию глупых и опущенных. Фактически, заслоняя и оправдывая врага, они становятся его сообщником. Так ведь бывает с заложниками.. Ну хорошо, это не сам враг, конечно, но именно от туповатых и трусливых красных хипстеров можно ожидать основных подлостей коллаборационизма. Не очень приятно, когда предполагаемый союзник, интересы, жизненные основы и перспективы которого атакованы гораздо сильнее, чем твои, съезжает так безнадежно.

Не так давно все обсуждали мужественный поступок телеведущего Владимира Соловьева, который в эфире эмоционально и подробно объяснил соведущему, девушке, насколько все непросто в ситуации с санкциями, автосанкциями и в целом с экономикой страны, где нет экономики.

Я еще раз убедился, что у людей из девяностых голова на месте и хорошо соображает, что они ВСЕ понимают и чрезвычайно профессиональны в анализе событий, просто иногда включают дурака.

При этом он враг, растлитель. Он один из тех, кто организовал войну и инициировал ненависть. Я не сяду с ним за один стол. То, что он переобулся вдруг в воздухе, ну, это просто способность хищника просчитывать, видеть вперед, всегда становиться на четыре лапы. Но он предельно понятен мне, его ум, логика. Его цинизм. Его ошибки и решения.

И возможно, когда-нибудь, прежде чем начать убивать друг друга, мы обменяемся парой ироничных шуток. Мы понимаем друг друга, просто стоим на разных полюсах этики.

Но когда начала говорить девушка.. Понимаете.. этот характерный механический голос, характерная дислексия, заторможенная мимическая маска, транс. Сумеречность: в стране есть хорошие модельеры.. Все не так однозначно.. Я ела кашу с молоком.. Мы стали более лучше.. у него нет другого выбора.. Крым на…

Жертва Брейвика.

Возможно, дело в том, что я слишком чувствительно отношусь к проявлениям ментально-когнитивной патологии.. Но эта сцена показалась мне чрезвычайно многозначительной и тяжелой. Как, видимо, и Соловьеву))), он был явно в отчаянии).

Так вот. В действительности я не чувствую, конечно, особой опасности от них. Наоборот, рефлекторную ответственность. Но сейчас я искренне не понимаю, что делать с испуганными слабыми «мишками-маленькими умишками» потом, когда все придется строить заново, и как их адаптировать. Конечно, варианты, решения будут. И жизнь повернется еще так, как мы и не думали. Сейчас я только обозначаю проблему. Я уверен, что никаких форм адаптации для этого класса в ближайшее время действительность не предложит. Кроме беспомощной маргинальности или предельной ссучености. Как они будут вести себя потом, когда в очередной раз кто-то решит проблему существования за них, если большая война не решит специфическим образом вообще все проблемы – неизвестно. Их собственные вспышки самоуверенности, безусловно, больше никакого значения не имеют. Возможно, все решит за них Брейвик. Всю ответственность они окончательно делегировали ему.

Все же жаль, что вместо серебряной, высокотехнологичной, инновационной пули против коллективного зомби, мы получили еще одного зомби. Зомби-жертву.

Они сидят на заасфальтированном пятачке, на корточках, держась руками за щиколотки. Головы прижаты к коленям. Так велел Брейвик. Он сказал: это нужно для вашей безопасности. Он знает, как лучше, как нужно. В такой позе мало что видно. Даже немного скучно. Но кое что видно.

Полустертая разметка для велосипедов на трассе. Городские велосипеды это здорово. Вдоль поребрика медленно течет кровь. Что то похожее на кровь. Это не кровь. Наверное, подружка, сидящая рядом, уронила бумажный стаканчик с соком. Не так давно были слышны сильные хлопки неподалеку, похожие на выстрелы. Но это не выстрелы. Выстрелов нет. Войны нет. Возможно, лопнула шина от жары, у одного из длинных тентованных трейлеров, стоящих на обочине. Они нужны для нашей безопасности. Или это хлопушки в луна-парке. Там разноцветные карусели, как на открытии русской Олимпиады, и нелепые чубастые акробаты в вышиванках, и добрый жираф Мариус, и цирковой злодей «Ярость» в черно-багровом трико, и много всего. Непонятного и забавного. Какое смешное слово, Куала Лумпур. Как смешная скороговорка.

Брейвик где то рядом, он говорит по мобильному телефону. Очень уверенно и весело. Он говорит, что все под контролем. На него можно положиться. На нем армейская жилетка-разгрузка, в руках спортивная винтовка. Он купил это в стокгольмском универмаге. Стокгольмский синдром. Было такое смешное словосочетание. Что оно означает. Про него еще говорили скучные люди из телевизора, из девяностых. Кажется это когда люди пляшут от радости и не могут остановиться. Есть еще такой итальянский танец. Надо записаться на курсы ирландского танца. Там все хлопают в такт и стучат каблуками.

- Хай! Я хочу купить вот это и это. В вашем универмаге.
- Йе. Отличный выбор! Ты хочешь немного поохотиться, парень?
-Да, я хочу немного поохотиться. У меня нет другого выбора.

Хлоп. Хлоп.
Хлоп.

Свирепость высшей пробы

Не так давно в наш политический обиход вошло роковое число 86.

Социологи не устают сообщать, что 86% опрошенных поддерживают и одобряют все действия власти. Кроме того, они ненавидят Америку, Европу и Украину, а также либералов, геев и лесбиянок, мигрантов, инородцев, иноверцев и оппозиционеров...

Они верят всему, что говорят и показывают по телевизору. Они любят Ленина, Сталина и царя-мученика Николая. Они убеждены в существовании инопланетян, порчи и сглаза, всемирного заговора против России, мирового правительства Ротшильдов и Рокфеллеров. Они верят в целебные свойства всего, о чем рассказывают в передачах о здоровом образе жизни. Они считают, что жизнь вот-вот наладится, доллар рухнет, а мы скоро восстановим СССР и полетим сначала на Луну, а потом на Марс...

Правда, они недовольны ростом цен и низкими пенсиями, но убеждены, что в этом виноват Обама.

Как водится, расколотый образованный класс ссорится по поводу некоего третьего лица. В конце XIX века в России спор шел о крестьянстве. В начале ХХ века — о рабочем классе. А вот сейчас заговорили о «народе вообще». Об этих чертовых 86%.

Одни (так называемые либералы) пугаются, что необразованных и глупых слишком много и это ужасно, это подавляет, нечем дышать, куда катимся, что за судьба у нашей страны и т.п. Другие (так называемые патриоты), наоборот, осуждают первых за некий, извините за выражение, «креаклизм», то есть за снобизм и пренебрежение по отношению к простому народу.

Успокойтесь, господа. Вы делаете две ошибки.

Во-первых, не 86%, а всего 80%. Четыре пятых, другими словами. 6% явно накинули социологи. С двоякой целью. Польстить власти — это раз. Придать цифре видимость объективности — это два. Не 80% и не 90%, а именно что 86%. Ну просто как в аптеке.

Во-вторых, четыре пятых — это наивозможнейший минимум плохо образованных, не способных к рациональному рассуждению и спокойному рассмотрению чужой точки зрения, а также (то ли вследствие неучености, то ли как-то само по себе) бессмысленно жестоких людей.

Так было при всех властях. При Перикле, Юлии Цезаре, Людовике Святом, Иване Грозном, Петре Великом и Николае Кровавом. При Иосифе Сталине, Франклине Рузвельте, Адольфе Гитлере и Уинстоне Черчилле. При Кеннеди и Хрущеве. А также при дальнейших властях и лидерах вплоть до наших дней.

Причем при лидерах из начала этого списка (то есть при Юлии Цезаре или Иване Грозном) таких людей было вообще 99%, уж не будем огорчаться десятыми долями.

Это люди, которые прилежно и тяжело работают в поле или на фабрике, а в последние десятилетия — в офисе и за прилавком. Работают, мягко говоря, неизменно. А жестко говоря — безнадежно. То есть без всякой возможности всерьез переменить участь. Но это вызвано вовсе не желанием жертвенно помочь родине и ее гражданам.

Фраза «крестьяне кормят нас хлебом», или «рабочие делают для нас машины и мебель», или «продавец стоит ради нас за прилавком» — это либо метафора на грани жульничества, либо невежество на уровне девятого класса средней школы.

Ну или какое-то совершенно комичное толстовство: добрый хлебопашец несет свежевыпеченный каравай в подарок графу-писателю, «великому креаклу земли русской».

Нет! Они трудятся, потому что зарабатывают себе на пропитание, одежду и жилье, вот и все. Не будут трудиться — с голоду помрут, а этого им, естественно, не хочется. Поэтому нет никакого резона фетишизировать сам факт, что какие-то граждане каждый день рано утром идут на тяжелую работу.

Конечно, эти люди в подавляющем большинстве случаев не виноваты, что оказались в этой мрачной социальной зоне. Но уж как стасовалось, так и выпало. Больше того. Какое-то количество упорных и одаренных людей постоянно выбивается наверх. Но примерно столько же людей вялых и неумных одновременно опускается вниз. В эти самые четыре пятых.

Этих людей не надо осуждать за их темноту: они, повторяю, в этом не виноваты. Далее, эти люди обладают всей полнотой человеческих, гражданских и политических прав, разумеется, включая избирательное. Любая попытка ограничить эти права чревата обрушением всей социально-политической конструкции современного государства и должна — на мой взгляд! — решительно пресекаться.

Но ни в коем случае нельзя ориентироваться на их суждения, ценности и жизненные устремления. Потому что эти люди ни в коей мере не являются кладезем морали.

Скорее наоборот. Именно они, как показывает история, громят и убивают во время Варфоломеевских и Хрустальных ночей, линчуют негров, пишут доносы на друзей-соседей, а также на лично не знакомых киноартистов и военачальников, а когда в их городок приходит эшелон с депортированными поволжскими немцами, кидают в стариков и детей комья грязи с криками «Фашисты!».

Именно они покупают акции банка Джона Ло, компании Панамского канала и МММ. Именно они поддерживают и одобряют любую власть и радостно повторяют слова, услышанные по радио или от государственных пропагандистов.

Они даже не аморальны. Аморализм — это ведь тоже этическое учение, требующее определенного напряжения ума и некоторых знаний. Они чаще всего бывают имморальны, то есть вне морали. Им почти недоступны категории добра и зла, выходящие за пределы их повседневного быта, за пределы сиюминутной личной выгоды. Именно сиюминутной, потому что задуматься о сколько-нибудь отдаленных последствиях своих поступков они не в силах.

Когда читаешь про зверства фашистских оккупантов и их подручных на советской территории, перед глазами встает масса однотипных историй. Человек пошел в полицаи к немцам, чтоб сытнее жить (как раньше за этим же устраивался в советскую милицию). Человек шел с базара, увидел: люди евреев в землю живьем закапывают. Стал им пособлять. А вот пошел бы другой дорогой или в другой час — и не совершил бы «преступлений против человечности».

Ах, не о человечности речь! Он даже не понимает этого слова. Куда там! Речь о простом расчете: неужели он, этот внезапный пособник нацистов, действительно думал, что фашистский рейх победил и окончательно утвердился на нашей земле? Что Красная армия никогда не вернется на эту землю и никакого возмездия не будет? Уверяю вас, он ничего подобного не думал.

Ага! Значит, он думал, что убежит от вернувшихся коммунистов в Германию? Вместе со своими новыми хозяевами? Да нет же! Он вообще ни о чем не думал и ничего не планировал. Он просто убивал вместе со всеми. Потому что в его душе был нерастраченный (и вечно пополняемый) заряд злобы, жестокости, ненависти.

Откуда эта беспредметная ненависть?

Вернее, поначалу беспредметная, всеохватная злоба, ярость и желание грызть того, кто рядом, а потом настойчиво ищущая свой объект — кого ненавидеть, кого убивать — и радостно его находящая. Откуда? От темноты и невоспитанности души. Человек от природы зверь, и, как писал Саллюстий еще в I веке до н.э., «Omneis homines, qui sese praestare student ceteris animalibus, summa ope niti decet», что в переводе значит «Все люди, которые хотят превосходить остальных животных, должны стараться изо всех сил... чтобы не жить как скотина, которая зависит только от своего желудка». Стараться стать людьми, то есть существами с разумом, честью и состраданием.

То же самое происходило и с самими оккупантами. Они мало-помалу втягивались в расправы с мирными жителями. В обоих смыслах слова. Были втянуты командирами, и сами как-то помаленьку втягивались в это дело. Несмотря на лицемерно-благородные «десять заповедей немецкого солдата», розданные войскам перед вторжением. Дескать, немецкий солдат есть рыцарь, воюет не с народом, а с жидо-большевиками, а народу он покровитель, освободитель и все такое прочее. Но рыцарь рыцарем, а запах свежей крови сильнее любых заповедей. Это неправда, что мирных жителей уничтожали только эсэсовцы, да и то не всякие, а только в черных мундирах, а остальные были просто солдатами. Увы, нет.

Я читал поразительные воспоминания немецких летчиков. Сначала они натурально блевали от ужаса и отвращения к самим себе после бомбежек мирных кварталов. А потом успокаивались. Потом привыкали, втягивались, увлекались. А уж месяца через три, возвращаясь на аэродром после воздушного боя и заметив на земле телегу с крестьянином или ребенка, бредущего с котомкой, не отказывали себе в удовольствии снизиться и поохотиться. Этак из пулемета, на бреющем полете.

Потом, то есть совсем потом, после капитуляции и плена, они каялись. Это были покаянные мемуары. Написанные — важное уточнение! — в ходе принудительной денацификации.

Просто так, с бухты-барахты, четыре пятых населения никогда не кается.

Но если серьезно и авторитетно попросить, поставив танк в родном переулке и приставив дуло к затылку, тогда с милой душой. И покаемся, и рубище на груди раздерем, и главу пеплом посыплем — разрешите обратиться, пепел ваш или с собой приносить? Так точно. Будет сделано.

Да что там летчики — технически подкованные, но в общем-то простые ребята. Писатель Генрих Белль признается, что поначалу с презрением наблюдал всю эту вакханалию грабежа, которая развернулась на оккупированной земле, когда офицеры и солдаты посылали в рейх все, что можно упаковать, от драгоценностей и тканей до всякой снеди. Но потом тоже втянулся и увлекся. Писал маме, что вот, дескать, сварил вкрутую две дюжины отборных яиц и посылаю с приветом из России.

Мне хочется надеяться и верить, что великий немецкий писатель, гуманист и моралист все же не принимал участия в уничтожении мирных жителей. Но остается проблема сиюминутной личной выгоды: и немецкие оккупанты, и русские коллаборанты, и мирные советские люди, настрочившие миллионы доносов, действовали не столько из свирепости, сколько из желания урвать кусочек — отрез на костюм, швейную машинку, должность в тресте, лишнюю комнату в коммуналке.

Но ведь это и есть свирепость высшей пробы — убить соседа за нужную в хозяйстве вещь.

Истребить или поработить целый народ ради его полей, шахт и заводов. Тут непонятно, что раньше, жестокость или алчность. Наверное, это какое-то первичное, нерасчлененное, младенчески-зверское желание — сожрать, тем самым убив. А потом — убить, чтоб сожрать. И наконец, убить просто так. Щекоча свои чувства, ярко вспоминая о насыщении (то ли брюха, то ли эмоций — без разницы).

Не надо иллюзий насчет четырех пятых. Они же 80%.

Однако остается культура. Та, которая издревле запретила людям инцест и каннибализм, то есть, через понятные логические ступеньки, запретила изнасилование и убийство. Задача образованных и умных людей, говоря словами Саллюстия, «summa ope niti». То есть изо всех сил стараться, чтобы 80% превратились в 75, 70, 60%... Чтобы темнота и рождаемая ею ненависть отступали, скукоживались под жарким светом разума.

Но горе государству, где политический класс ради сиюминутной выгоды делает ставку на все самое мрачное и злобное в народе.

Тут уж действительно 80% могут превратиться в 86%, а там и в 99%. Как во времена Юлия Цезаря или Ивана Грозного. Оно нам надо?

Денис Драгунский @ Газета.ру