Сколько граней у русского раскола

Профессор РГГУ, доктор исторических наук Александр Пыжиков дал своей фундаментальной книге «Грани русского раскола» скромный подзаголовок «Заметки о нашей истории от XVII века до 1917 года». Почти 650-страничный труд – заметки? В книге пять глав, в каждой – от трехсот до пятисот ссылок на документы, то есть автор переработал около двух тысяч источников – гигантский труд! Указание на источник – это гиперссылка, раскрывающая отдельный увлекательный пласт истории, поэтому, как ни крути, в результате их обобщения получаются именно заметки. Они охватывают два века удивительной истории, в которой волны консерватизма и либерализма сменяли друг друга, в которой тогдашние «несогласные», революционеры и купечество, совместно «раскачивали лодку», и она черпнула-таки воды в феврале 1917 года, а в октябре опрокинулась.

Название книги точно отражает ее содержание. Раскол – это понятие, которое и по сей день определяет состояние российской общественной жизни, и пусть запредельный рейтинг популярности президента убаюкивает только его самого и его социологические службы. Неизбывному русскому расколу можно было бы приписать мистическое происхождение (идут века, а симфонии нет как нет), но автор выводит его из конкретного исторического факта – раскола русской православной церкви на синодальное никонианское православие и старообрядчество. Непросто осознать, что принятое когда-то «техническое» решение уточнить переводы богослужебных книг вызвало тектонические процессы огромных масштабов и значимости. Это решение произвело «эффект бабочки» по Брэдбери, стронув в русской истории целую лавину событий и процессов, которая докатилась и до наших дней. Удивительно, но даже нынешний высокий рейтинг президента – в традициях староверческой России, которая почитала царя и презирала прочие имперские институты власти, считая их порождением антихриста (ау, господин Проханов!).

Работа повествует о нескольких гранях русского раскола. Раскол церковный – это, по мысли автора, определяющая его грань, и преломленный в ней свет истории по-особому высвечивает все прочие грани. Автор настаивает, что и в советской, и в новейшей историографии конфессиональный фактор либо игнорировался, либо недооценивался, и оттого исследован неполно. Другая важная грань – это противостояние между дворянско-аристократической и буржуазно-купеческой элитой империи за реализацию экономических интересов, борьба между тогдашними «питерскими» и «московскими» (не оттуда ли тянется продолжающееся соперничество столиц?). Причем купеческая элита имела староверческий бэкграунд: эти «народные капиталисты» поднялись за счет общины. Следующая грань – раскол между нищим народом и циничной жирующей элитой, который сегодня не только не устранен, но усугубляется. А сколько было трещин и противоречий «второго уровня»: между интеллигенцией и народом, между интеллигенцией либеральной и национально-монархической, между радикалами и умеренными, даже само староверие не было монолитным, разделившись на крупные течения поповцев и беспоповцев, на согласия и секты. Автор не затрагивает разве что национальный вопрос, скорее всего, намеренно оставляя его за рамками монографии: в парадигме раскола как системного фактора истории он не играет существенной роли.

Внимательно читая книгу, трудно отделаться от ощущения, что автор с позиции исследователя спроецировал два века минувшей истории на сегодняшний день, и слишком многое из того, что было актуальным в истории тогда, актуально и сейчас (и, соответственно, то, что не работало, по-прежнему не работает). С позиции современника эту мысль можно переформулировать так: мы, нынешние, три века спустя после церковного раскола восприняли его как интроект или, в юнгианской терминологии, как сформировавшийся тогда же архетип, который продолжает оказывать свое влияние на уровне коллективного бессознательного. Раскол жив, не оттого ли у многих сегодня есть постоянно свербящее чувство, тревожное предощущение очередного и неминуемого тектонического сдвига, и именно по той причине, что нынешняя власть – это двоечник, не выучивший уроки отечественной истории и даже ленящийся полистать соответствующую главу. Все эти нынешние шараханья и трепетания власти, хаотические возвратно-поступательные движения слишком напоминают ситуацию второй половины XIX - начала XX века, когда власть все время опаздывала с принятием решений, не понимая, что без реальной модернизации сверху она рано или поздно произойдет снизу, но на совершенно других, радикальных основаниях. Впору вместе с юридической экспертизой принимаемых ныне законов вводить их историческую экспертизу.

Книга «Грани русского раскола» кажется мне ценной именно благодаря своей проективной направленности. Мысль о том, что без прошлого нет будущего – это трюизм, но когда перед тобой разворачивают историческое поле вот такой ширины и указывают, какие по нему проходят силовые линии раскола и как они действуют, как на конфессиональной основе выстраиваются экономические и политические интересы, как они потом управляют массами людей, – мысль эта уже не кажется банальной. В частности, не выглядит крамольным заключение автора о том, что староверческий проект в итоге состоялся в советской России, ибо в книге этот тезис всесторонне обоснован. При сходной идейной и, в частности, аграрной платформе раскол действительно выглядит опорой большевизма. Автор даже указывает на похожее звучание терминов «большевик» и «большак» (так в староверческой общине называли неформального лидера) и объясняет, почему крестьяне были за большевиков, но против коммунистов – парадокс, обыгранный в фильме «Чапаев».

Книга убеждает, что русский социализм – это не социализм по Марксу, внедренный Лениным и компанией, а вполне себе раскольничий, старообрядческий, общинный социализм: земля и ее недра – от Бога, поэтому принадлежат всем, вес личности определяется ее трудовым вкладом, частная собственность – от лукавого, суд – не по законам антихристовой власти, а по совести. Оглядываясь кругом, видим, что это сознание живо в народе до сих пор, даже там, где утерян навык к труду. Доказательство – случаи погромов успешных фермерских хозяйств: ошалевшие от лени и пьянства жители деревни предпочтут жить в нищете, но в равенстве, чтобы деревенский «олигарх» не мозолил им залитые с утра глаза. Вот так же крестьяне преследовали и даже убивали тех, кто во время столыпинской реформы предпочитал выделиться из общины и стать частником. Может быть, наличие архаичного общинного сознания, которое не удалось побороть Столыпину, и есть главный тормоз либеральной модернизации сегодня, а носители этой ментальности – естественные сторонники «ностальгической модернизации» и электоральная база несменяемого русского царя.

Эволюция староверческого проекта, детально описанная в книге, парадоксальна. Генезис русской общины – в приспособительный механизме: у староверов была задача выжить во враждебной среде синодального православия. Община стала средоточием экономических и духовных ресурсов: общая вера, общая земля, общий труд. Разбогатевшее за счет ресурсов общины народное купечество со временем разочаровалось в монархе и в царском правительстве, которые действовали в интересах «питерских», то есть дворянской финансово-промышленной группировки, ориентированной на иностранный капитал. Для проведения протекционистской государственной политики московскому купечеству понадобилось политическое представительство. Началось давление на царя и правительство с целью формирования ветви представительной власти – Государственной думы с законодательными полномочиями. Интересы буржуазии совпали с интересами либеральной интеллигенции и ее радикальной части. Купцы начали вести просветительские проекты, спонсировать революционеров, подталкивать рабочих на собственных фабриках к стачкам, оплачивать им прогулы! И все для того, чтобы в достаточной степени «раскачать лодку» и склонить царя к манифестам о гражданских свободах и о выборной Думе. Даже при ограниченном представительстве Дума стала-таки «местом для дискуссий», и страницы, посвященные этому периоду, одни из самых интересных в книге. Есть полное ощущение: не ввяжись тогда царь в войну, сохрани он Думу как площадку для политической дискуссии и как субъект бюджетного планирования – мы жили бы в другой стране, пусть даже при номинальной монархии. Автор также развеивает советский идеологический миф о ведущей роли партии Ленина в подготовке революционных событий 1917 года. Нет, говорит автор, первую скрипку играла все-таки буржуазия, и большевики на этом фоне просматривались с трудом. И то, что в октябре 1917 они подобрали свалившуюся им в руки власть, – действительно исторический казус с катастрофическими последствиями.

Уверен, что труд профессора Пыжикова будет замечен специалистами и всеми, кто интересуется отечественной историей, будет обсуждаться, возможно, опровергаться. «Открыв» для современной историографии раскол, автор провоцирует интересную дискуссию, оставив в защиту своей позиции добрых две тысячи ссылок на источники. Единственное, чего не хватило этому добросовестному изданию, – указателя имен и внимательного корректора.

via russ.ru