Деньги, доступ и снова деньги

Как работают и на чем зарабатывают российские политтехнологи.
Репортаж «Медузы»

В России проблемы с конкурентными выборами и публичной политикой, однако в стране по-прежнему существует целый класс политтехнологов и политконсультантов. Это тысячи людей, которые придумывают стратегии, разрабатывают кампании, мониторят и анализируют — и в конечном итоге во многом определяют то, как государство думает о себе и презентует себя гражданам. В силу особенностей политической жизни последних лет российские политтехнологии сейчас в основном связаны с «Единой Россией» и внутриполитическим блоком администрации президента, который в разные годы курировали Владислав Сурков, Вячеслав Володин и Сергей Кириенко. Специально для «Медузы» Таисия Бекбулатова («Коммерсант») поговорила с двумя десятками ведущих российских политтехнологов и разобралась, в чем заключается их работа, сколько она стоит и каковы ее результаты.

В 1999 году в хакасском городе Саяногорске выбирали мэра. Молодой бизнесмен Олег Дерипаска пытался поставить вместо недружественного ему главы города своего человека. Перед днем голосования Саяногорск оказался втянут в странную игру — избирателям предлагали участвовать в розыгрыше призов: чтобы выиграть, нужно было угадать результаты выборов. По телевизору ежедневно показывали рейтинги кандидатов; горожане ставили на лидера — а потом голосовали за того, на кого сделали ставку. С большим отрывом победил кандидат Дерипаски Петр Овчинников — именно он был лидером рейтингов, которые крутили по телевизору. К реальности отношения они не имели.

Это — «лохотрон Смирнова». Его изобретатель, политтехнолог Вячеслав Смирнов, скромно называет его «примитивной технологией, построенной на алчности»: «Люди смотрели ролики, которые я записывал еще до того, как они заполнили билетики, и видели, что наш кандидат вырывается вперед. Штабом руководил лично Дерипаска — сидел с тетрадкой за пять копеек и стержнем и постоянно писал там что-то».

Дебаты между претендентами на пост губернатора Красноярского края Валерием Зубовым (слева) и Александром Лебедем (справа). Красноярск, 13 мая 1998 года

Фото: Виталий Иванов / ТАСС

Такими технологиями зарабатывали себе известность представители новой для России специальности, которая появилась на рубеже 1980-х и 1990-х, когда в стране начали проводить конкурентные выборы. Профессия политтехнолога зарождалась рядом с деньгами — крупными корпорациями, которым нужно было ставить в регионы своих губернаторов и мэров. У финансово-промышленных групп были свои интересы в регионах, и от руководства города или региона зависело решение важных для них вопросов. «Профессия [политтехнолога] такая пограничная — между социологом и рейдером, — объясняет Смирнов. — С одной стороны, здесь есть определенная методика, наука. А с другой — в нее никто не идет работать без денег, потому что ты тратишь полгода жизни где-то в регионе, выбирая какого-то губернатора или мэра».

В этой сфере начали крутиться большие деньги — зачастую за один пост для своего человека боролись две-три компании с сопоставимыми ресурсами. При них и стали появляться первые команды технологов: спонсоры предпочитали не давать деньги кандидату напрямую, так как неизвестно, куда он их потратит, а направлять на место своих людей, которые и распределяли предвыборный бюджет. Впрочем, такие команды тоже себя не обижали. «Финансово-промышленная группа говорит кандидату: мы тебе даем десять миллионов, но не тебе в руки, а приедет „Пупкин и компания“ и будет вести кампанию, твоим мы не доверяем. Потом вызывают Пупкина и говорят — вот вам пять миллионов, а кандидату говорите, что [вам дали] десять. Те себе еще два миллиона оставляли», — рассказывает политтехнолог и бывший кандидат в президенты Андрей Богданов, которого считают изобретателем многих избирательных технологий.

«В 1990-е технологи приезжали [в регионы] с чемоданом [денег], поэтому кого посылала корпорация, тот и был главным, — говорит Богданов. — Я слушаю людей на заседании штаба, а подо мной стоит чемоданчик. И я решаю, кому дать денег, а кому нет».

Довольно быстро слово «политтехнологии» стало ассоциироваться с «черным пиаром». Российские выборы были специфическими и сильно отличались от выборов в западных странах, поэтому переводных наработок европейских и американских коллег не хватало — и российские технологи начали творить. Так появлялись однофамильцы на выборах, фейковые объявления в газетах, дискредитирующие противников, и многое другое. Технологии, опробованной в одном регионе, тут же находили применение в других; многие из них используются до сих пор. «Сегодня на выборах это ноу-хау, а завтра это повторяет вся Россия», — вспоминает Смирнов.

«Это Богданов придумал [выдвигать однофамильцев на выборах], — утверждает Смирнов. — Потом ему голову за это пробили на выборах в Мосгордуму — за то, что он просто заявил, что выдвинет однофамильца против одного нашего знакомого. Тот на всякий случай послал двух мужиков с арматурами». В СМИ упоминалось, что во время избирательной кампании 1997 года неизвестные напали на Богданова; сам политтехнолог подтвердил слова Смирнова. С угрозами технологи сталкиваются до сих пор: один из них в шутку отмечает, что «полевик, которого ни разу в багажнике не вывозили в лес, — это не полевик».

Результатом «черных» инноваций стало то, что под политтехнологиями начали понимать прежде всего красочные приемы — вроде того, который те же Богданов со Смирновым применили в 1998 году на выборах главы Красноярского края. За пост боролись Александр Лебедь и Валерий Зубов. В поддержку одного выступал Ален Делон, за другого — Алла Пугачева. Победить должен был Лебедь, однако спонсоры кампании категорически не желали, чтобы генерал победил в первом туре, опасаясь, что он станет недоговороспособным, — и одновременно финансировали кампании за и против него.

Ален Делон и Александр Лебедь в Красноярске, 20 апреля 1998 года

Фото: Виталий Иванов / ТАСС

Апофеозом кампаний стал «Марш бомжей». «Мы наняли бомжей, дали им в руки крышки от кастрюль, поварешки, надели на грудь билборды с головой Лебедя и слоганами типа „Лебедь — наш экзистенциальный выбор“, — рассказывает Смирнов. — Все телеканалы ждали, чтобы снять это на центральной площади». Одновременно в городе появились «люди из штаба Лебедя», которые ходили по дворам и спрашивали, сколько там свиней и кур, — якобы разрабатывая проект отдельного налога на подсобное хозяйство; сюжеты о них показывали по телевизору. Лебедь, как и планировалось, победил только во втором туре.

«Креативные» технологии обычно очень нравятся политикам — но не всегда работают. «Допустим, кандидат богатый, и тогда он просит выпустить против соперника сразу пять однофамильцев. Ему объясняешь, что это не сильно поможет, а он все равно — „пусть нервничает, хочу подлость сделать“», — объясняет Смирнов. То же касается и более топорных способов вроде подкупа избирателей: «Наш избиратель готов голосовать за деньги. Он говорит — вот ты поди в наш подъезд дверь металлическую поставь, тогда мы с тобой будем разговаривать. Это поголовно во многих регионах. Пенсионеры говорят — вот мне Пупкин принес продуктовый набор, я за него. Но наши пенсионеры же умные, они через какое-то время начинают брать наборы со всех и не приходить на выборы».

Технологи, которые успели поработать в 1990-х, сейчас вспоминают то время как недостижимый золотой век: деньги лились рекой, выборов было много, заказчиков тоже. Закончилась эпоха резко. «Где-то после ареста Ходорковского финансирование выборов от крупных корпораций прекратилось, им просто запретили это делать, — вспоминает Смирнов. — Сейчас своих губернаторов уже не поставишь, теперь власть решает, кого назначить. Конечно, иногда корпорации заставляют скидываться, но затраты на кампанию уменьшились раз в пять-десять — раньше они сами хотели [тратить деньги], а сейчас это обязанность». В итоге «системными» пришлось стать не только самим политикам, но и работающим на них технологам — для которых залогом успеха теперь во многом являются, по словам участников рынка, налаженные отношения с партией власти и администрацией президента.

Банные политтехнологи

«Сейчас правила игры таковы: ищите заказы внутри „Единой России“. Остальные партии нужны для декорации, это просто ошметки. У них свои доморощенные технологи», — говорит Богданов. «Самый большой работодатель — это, конечно, власть. Больше 90% нормальных заказов исходит от нее», — подтверждает Владимир Перевозчиков. Собеседник «Медузы» в «Единой России» говорит, что руководители кампаний на партийных выборах почти всегда спускаются сверху. Впрочем, это не означает, что существует единый центр принятия решений: «Чудище обло, стозевно и лаяй. Есть много групп, которые могут влиять на выбор [технолога]», — добавляет он.

Довольно часто выборами занимаются технологи, работающие в структуре самой партии — в управлении региональной и технологической работы центрального исполкома «Единой России», которое возглавляет Андрей Парфенов. Коллеги по цеху отзываются о нем как о сильном профессионале, хотя в целом «банных политтехнологов» (ЦИК находится в Банном переулке, хотя сейчас переезжает) недолюбливают — за протекционизм. В партии не отрицают, что стараются согласовывать руководителей кампаний на местах, но объясняют это благими побуждениями — иначе контракты могут достаться непрофессионалам, ошибки которых потом придется исправлять. «Есть стандартная процедура. Кабинет Парфенова, приезжает человек с портфельчиком, они разговаривают по душам. Резюме в этом деле вторично», — рассказывает технолог, работавший с «Единой Россией».

Предвыборный плакат «Единой России» в Петербурге, 29 ноября 2011 года

Фото: Александр Лисафин / Интерпресс / ТАСС

С системной оппозицией технологи работают мало, да и не сильно рвутся: денег мало, шансов на победу еще меньше. «Наняли они технолога — но денег на газету не дали, на телевидение не дали, на поле не дали. А где инструменты?» — сетует Перевозчиков. К тому же в парламентских партиях, как правило, есть свои специалисты (хотя их уровень многие называют невысоким), и людей со стороны они привлекают гораздо реже, чем власть. «ЛДПР вообще технологи не нужны, — отмечает один из самых опытных технологов в стране Евгений Малкин. — Жириновский сам себе технолог».

«Главная проблема [системной] оппозиции — что они не особо хотят побеждать. На большее претендовать опасно, и они не хотят обижать противника слишком сильно, их все устраивает, — продолжает Малкин. — А мы не можем придумывать кампанию вполсилы». Другой технолог, который сотрудничал с КПРФ, подтверждает, что в партии боятся переборщить с критикой власти — поэтому строить для нее эффективную кампанию тяжело. Бедой демократических партий Малкин называет «неэффективный и расфокусированный месседж»: «Пошли бы с лозунгом „Долой Путина!“ — взяли бы 6%».

«У нас на самом деле общество очень протестное, оно видит все, что происходит, понимает, просто терпит, — добавляет Перевозчиков. — Почти на любой территории в России за несколько месяцев можно раскачать протест». Политтехнолог Аббас Галлямов вспоминает, что на одной из кампаний в 50% квартир «сразу посылали после слов „Здрасьте, мы из „Единой России““». Но ресурсов на успешную протестную кампанию оппозиции хватает редко — людей, у которых есть и деньги на перебивание админресурса, и желание бороться, по словам политконсультанта Валентина Бианки, «около нуля». Обычно противоборство власти с оппозицией выглядит так, будто, по выражению Перевозчикова, «танк давит лягушку».

«Великие люди» и полевики

«Выбирали мы депутата в заксобрание. Он сказал, что не может ездить по региону — дела у него в Москве. Но у него был друг, очень на него похожий. В общем, мы его взяли, возили по территории и говорили избирателям: это ваш кандидат. А потом нашли ему на этой территории бабушку, дали ей денег и сказали — бабуль, это твой внучок. Так он у нас стал местным», — рассказывает об одной из кампаний Владимир Перевозчиков.

Часть политтехнологов занимается именно постоянным сопровождением кандидатов в регионе. Раньше на место могла вылетать полноценная команда до 120 человек, которая и формировала штаб. Но эти времена прошли — сейчас бюджет кампании редко позволяет привлекать настолько большие команды со стороны. «В каждом регионе выросли свои медийщики, полевики в штате партии, свои технологи», — объясняет политконсультант Дмитрий Гусев. Появился формат, когда на место вылетают два-три опытных технолога, которые обучают местных.

Среди политтехнологов можно отдельно выделить политических консультантов — они, как правило, сами не ведут кампании на местах. К ним относятся наиболее известные участники рынка. «Если взять топ-20 [политтехнологов России], в нем, кроме Парфенова, никто не является политтехнологом как ремесленником, который умеет все делать руками — то есть приезжает, выстраивает четкую стратегию, концепцию, организует мобилизацию, может самостоятельно провести фокус-группы и социологию, — утверждает собеседник в „Единой России“. — Все эти люди в той или иной мере распределители заказов. Они ездят, торгуют лицом. Потом приезжают на какое-нибудь совещание в АП и рассказывают: я вот только что из такой-то области, грязь на сапогах не обсохла. А в это время в регионе сидит команда — и рулит там другой человек».

Политтехнолог Андрей Колядин, в прошлом сам возглавлявший департамент региональной политики в управлении внутренней политики АП, тоже заявляет: наверху рейтинга — «великие политтехнологи, которые не провели ни одних выборов». В рейтинг входят 20 политтехнологов от ветеранов профессии вроде Игоря Бунина до партийцев вроде Сергея Обухова, работающего с КПРФ.

Андрей Колядин на пресс-конференции, посвященной презентации рейтинга от экспертно-аналитического центра РАНХиГС, Москва, 28 февраля 2017 года

Фото: Владимир Гердо / ТАСС

«Политконсалтинг — это когда приезжает к губернатору умный дядечка в хорошем пиджаке, как правило посещающий совещания у Суркова-Володина-Кириенко и входящий в топ политтехнологов России, — рассказывает Вячеслав Смирнов. — Пишет ему концепцию кампании — как надо побеждать, какая идеология. Точнее, пишут рабы в офисе, а он главный редактор и продавец этого дела. Цена прыгает от 50 до 150 тысяч долларов за концепцию». Директор консалтингового агентства NPR Group Дмитрий Фетисов добавляет, что, даже выступая в роли распределителей заказов, «мэтры» все равно помогают вести кампании — наблюдают дистанционно и периодически приезжают в регион, чтобы внести корректировки. «Я летаю, конечно, для порядка, но что я — там сидеть, что ли, буду?» — удивляется один из консультантов. В отличие от обычных технологов, консультант может вести несколько кампаний сразу.

Часто консультанты решают вопросы клиента в Москве — например, общаются вместо него с администрацией президента. «У нас некоторые замы губернаторов в течение кампании руководству администрации дозвониться не могут — они трубку просто не возьмут, потому что иди общайся с куратором. Мы туда заходим, решаем какие-то вопросы. Поэтому у нас и стоимость не 300 тысяч в месяц, а отдельный гонорар», — рассказывает один из консультантов. Заказчики, как правило, отдельно оплачивают технологический штаб и услуги консультанта.

Чаще всего политконсультанты берут процент с тех, кому отдают заказ, — от 5 до 30% общей суммы. «В заслуженные конторы часто приходят и говорят — у нас есть заказ, условно, на 100 миллионов. Хорошо, говорит представитель конторы. После этого он идет к технологам и говорит — есть заказ, возьмешься? — Сколько? — 80 миллионов, — объясняет Колядин. — Он передает заказ, 20 миллионов оставляет себе, трижды приезжает за время кампании и едет дальше. И вроде как он провел кампанию, хотя на самом деле ее провели на аутсорсинге другие люди». По словам Колядина, многие «люди вынуждены идти к таким компаниям, потому что там есть гарантированный заказ, а возможности общаться с клиентами напрямую у них нет: или к губернатору хрен попадешь, или они не вписались к Володину или Кириенко, или они непубличные». Впрочем, как говорит Перевозчиков, «если поставить этих „великих людей“ против реального технолога, который работает на территории, они все проиграют — хватка уже не та». «Они хороши в другом», — добавляет технолог.

Система распределения заказов через узкий круг политконсультантов в условиях, когда избирательный рынок сжимается, вызывает недовольство у их коллег, которые непосредственно ведут выборы. «Рынок неконкурентный, непрозрачный и коррумпированный, — жалуется один из собеседников „Медузы“. — Контракты отдаются своим. Иногда кто-то обидится и начинает мочить другого. Но в целом выстроена модель взаимовыгодности, все довольны, все закрывают вопросик. Поэтому я тоже не ворчу». Другой технолог, работающий с «Единой Россией», тоже критикует коллег: «Как только доходит до денег, до проектов, разваливается абсолютно все. Люди подставляют, кидают, полный треш».

Впрочем, многие не видят в сложившейся системе ничего несправедливого. «Если человек-полевик не может найти работу — то это не профессия деградирует, это ты деградируешь, не можешь прыгнуть выше своего потолка», — говорит собеседник в «Единой России». «Плачутся те, кто не востребован, — технологи уровня заксобраний, провели депутата и сидят», — отмечает Богданов, добавляя, что «проще всего получить заказ, когда с заказчиком встретился и выпил рюмку чая».

У Богданова со Смирновым своя ниша — они «держатели партий», которые желающие могут за определенную сумму арендовать для своих целей (в результате «либерализации» партийного законодательства после митингов 2011–2012 годов Богданов смог зарегистрировать в Минюсте несколько партий с разными названиями). «Если вы стали председателем партии, пусть и только на три месяца на период выборов, вы у себя в городе уже сильно вырываетесь вперед», — объясняет Смирнов. Богданов добавляет, что заработать можно не только на партиях, но и на общественных организациях (которые у него тоже есть) — например, в предвыборный период хорошо продаются записи в трудовой книжке с красивой должностью в НКО, которую можно указать в предвыборных материалах. «На рынке выживает тот, у кого есть инструменты», — резюмирует Богданов.

Губернатор Владимирской области Светлана Орлова на церемонии инаугурации в областном академическом театре драмы. Владимир, 23 сентября 2013 года

Фото: Владимир Смирнов / ТАСС

Кроме того, консультанты заключают постоянные контракты с чиновниками разных уровней. «У них бывает по одному-два губернатора, одному-два мэра, спикеры заксобрания и так далее», — рассказывает технолог, работавший в «Единой России». Консультанты ведут для клиентов аналитику, занимаются прогнозированием и рекомендуют, как вести себя, куда встраивать своих людей, как развивать карьеру. Правда, российские политические реалии вносят коррективы в такие планы — бывают случаи, когда кандидат стремится стать губернатором в одном регионе, а президент посылает его в другой, причем узнает человек об этом уже после подписания указа. Нередки случаи, когда губернаторы с помощью технологов готовятся к новому сроку, но в итоге не получают ничего — так случилось с Владимиром Груздевым (Тульская область) и Вячеславом Наговицыным (Бурятия), которые были вынуждены уйти в отставку. «На Владимирскую область, например, в 2013 году планировался помощник [главы АП Сергея] Иванова Сергей Рыбаков. Мы уже планировали кампанию, выстраивали схемы. А зашла Валентина Ивановна [Матвиенко] и все сделала по-своему. Назначили Светлану Орлову, и все эти построения пошли в никуда», — рассказывает один из технологов.

На падающем избирательном рынке в России его участники стараются использовать другие способы заработка. Российские политтехнологи часто используют свои навыки в странах СНГ, где до сих пор бывают огромные бюджеты (особенно хорошие гонорары, по словам собеседников «Медузы», в непризнанных республиках — например, в Южной Осетии). Некоторые капитализируют свой опыт, проводя тренинги и читая лекции, — например, Евгений Минченко или Алексей Ситников. «У меня ощущение, что рынок не уменьшается, он видоизменяется, — считает основатель агентства „ИнтерМедиаКом“ Алексей Куртов. — Политконсультирование — это не только выборы, это процесс, который идет все время». По словам одного из его коллег, «когда ты утром после выборов сидишь в самолете и ломаешь пополам местную сим-карту — это классно», но сейчас требуется более долгосрочное планирование.

От Суркова до Кириенко

Однажды, когда политтехнолог Андрей Колядин работал в администрации президента, в 2:45 ночи ему позвонили на мобильный телефон. Звонил Владислав Сурков, в тот момент курировавший в АП внутреннюю политику.

— Ты где? — спросил Колядина начальник.

— Я дома, — ответил тот.

— А почему ты дома, когда у тебя в Амурской области происходит такое?!

Сурков бросил трубку. За следующие 15 минут Колядин успел выяснить у куратора региона в АП, в чем дело, — и когда следующим звонком Сурков вызвал его к себе, поехал на встречу подготовленным. «Он сменил гнев на милость, но вот если бы я не ответил — как минимум бы снесли куратора, и такие случаи были», — рассказывает Колядин.

Владислав Сурков (в тот момент — первый заместитель руководителя администрации президента) на заседании координационного совета Общероссийского народного фронта (ОНФ) в Москве, 26 октября 2011 года

Фото: Яна Лапикова / Sputnik / Scanpix / LETA

Именно администрация президента в эпоху Владимира Путина является основным центром принятия политических решений в стране — а значит, и местом притяжения политтехнологов. Каждый глава внутриполитического блока Кремля первые полгода-год после назначения заново выстраивает систему работы. Одна из главных задач — успешно для власти проводить выборы: именно администрация президента и центральный исполком «Единой России», по словам источника в партии, занимаются федеральными кампаниями. Региональные технологи также должны защищать стратегии и программы перед выборами в Москве — причем в проблемных регионах АП может вмешаться в ситуацию. По словам Колядина, при Суркове ему приходилось разбираться и с ФСБ, решившей за полтора месяца до выборов арестовать главу региона («Я ругался вдрызг с эфэсбэшниками, потому что посадка губернатора перед выборами однозначно обрушит результаты голосования за партию. Его посадили, но уже потом»).

«Однажды по поручению руководства мне пришлось встречаться с вором в законе, — рассказывает политтехнолог. — На территории были очень сильны позиции криминала. Мы решили поставить их перед фактом, что создадим проблемы, если они будут вмешиваться в выборы. Он пришел в администрацию президента, ко мне в кабинет — в наколках весь, в часах Breguet с турбийоном, бриллиантами усыпанных. Чувак был просто конкретный. Я с ним очень вежливо поговорил, товарищ проникся, что это не бла-бла-бла губернаторское, отошел от всех дел, и мы спокойно провели выборы на территории».

При Вячеславе Володине, который сменил Суркова в декабре 2011-го, система несколько изменилась. «Стало меньше вмешательства в региональные кампании — мол, пусть у вас будет локальная повестка», — рассказывает собеседник «Медузы», близкий к «Единой России». По его словам, после того, как протесты 2011–2012 годов утихли, новая команда перестала считать региональные выборы угрозой — а после присоединения Крыма успокоилась и по поводу федеральных кампаний. «Единственная их крупная ошибка, — выборы мэра Москвы, — говорит собеседник „Медузы“. — Почему Навального пустили? Его хотели очень красиво обыграть. Они действительно верили, что у Навального 3–5% рейтинга, но они глубоко ошиблись». (Навальный занял второе место, получив более 27% голосов — прим. «Медузы».) По его словам, «после этого они таких историй не повторяли, если не считать иркутской, которая тоже была очень болезненна для них, — Володину сильно попало за то, что он проиграл эти выборы, от [главы АП в Сергея] Иванова прежде всего».

Кандидат в мэры Москвы Алексей Навальный встречается с избирателями. Зеленоград, 23 августа 2013 года

Фото: Павел Смертин / ТАСС

Несмотря на уверенность в результате, по словам собеседников «Медузы», Володин и его люди пристально следили за тем, кто именно работал «в поле» с представителями власти и провластными кандидатами, хоть и не навязывали технологов напрямую. «Человек брал к себе технолога, ему следовало распоряжение: знаешь, нам не нравится этот, возьми другого, — говорит Колядин. — Идите в партию на Банный, и вам там назначат. Когда я работал в Ленинградской области на последних выборах, [Володин] несколько раз пытался меня сковырнуть с этой кампании». «На рынке заказы дает АП, но не напрямую, а намекает как бы. Но ты понимаешь, что отказаться нельзя. Рекомендуют губернатору, замгубернатора по политике, руководителю регионального отделения партии — ну посмотрите на вот этих ребят. Это происходит в мягкой форме», — добавляет Перевозчиков.

Немалую роль в политическом процессе играет и пул лояльных экспертов, который собирает вокруг себя АП, — в него входят политологи и политтехнологи. Система работы с ними была большей частью выстроена Владиславом Сурковым, а многие ее принципы сохранялись и при Вячеславе Володине.

«Администрации нужны эксперты для разных целей: собирать информацию, мониторить ситуацию в регионах, каким-то образом участвовать в выборах, быть спикерами в СМИ, — объясняет один из участников совещаний в АП. — Есть же вещи, которые АП от себя сказать не может. Комментирование при Суркове и Володине происходило с помощью „темников“. Это эсэмэска обычно — будем разгонять такую-то тему, позиция такая». По словам источника, «темники», фигурировавшие во взломанных почтовых ящиках, содержимое которых публиковали хакеры из «Шалтая-Болтая», соответствовали действительности. «Эсэмэски, которые они публиковали, я в точности получал, и другие тоже, — поясняет источник. — В каждом случае отдельно выбирают, кого поставят на тему. Потом отслеживают, что ты пишешь. Отказаться можно, но не просто так — нужно [это] аргументировать».

«За технологами на выборах наблюдали политологи от АП. Меня так тоже курировали. Если политологи скажут SOS, то в АП могли вмешаться — приехать, прислать из полпредства людей», — рассказывает Аббас Галлямов. Мониторинг выборных регионов при Володине проводился через Институт социально-экономических и политических исследований (ИСЭПИ) Дмитрия Бадовского — фонд нанимал для этого политологов и технологов. При этом, говорят источники «Медузы», многие из них даже не ездили в регион, просто собирая информацию через экспертов на местах. «Пишешь справку — выборы идут так-то, такие-то технологии применяются в штабе основного кандидата, такие-то риски, рекомендации, что делать. Обратить внимание губернатора — намечается раскол в „Единой России“, есть риск заиметь конкурентные выборы!» — объясняет один из экспертов, который готовил подобные мониторинги; платили за них, по его словам, в валюте.

«Эти мониторинги были бессмысленные, я их видел, — считает собеседник в „Единой России“. — Это было просто оправдание, чтобы платить людям деньги. Никакого реального влияния на кампании это не оказывало». Сам глава ИСЭПИ Дмитрий Бадовский заявляет, что через мониторинг осуществлялся необходимый «аналитический надзор». «Каждый год выбирались ключевые выборные территории, там оценивались возможные риски политической и электоральной ситуации, — объясняет он. — Аналитика использовалась в работе, про нее докладывалось руководству, благодаря ей удавалось предотвратить кризисные ситуации».

Еще одной функцией мониторингов было поддержание лояльности экспертного сообщества. «Все какие-то контрактики получали: мониторинги, исследования, книжки, круглые столы, еще что-то, кто во что горазд», — поясняет Дмитрий Гусев. По словам Николая Миронова, «мотивация работать с администрацией президента — это деньги, доступ „туда“ и, соответственно, снова деньги», а не идеология. «Придумывали там новую идеологию консерватизма, — вспоминает он. — Ну, а что тут можно придумать? Какой консерватизм, когда зарплату не платят, дом трескается, квитанция на ЖКХ заоблачная, зато на стене икона?»

Еще одним важным инструментом влияния на региональную политику при Володине был рейтинг эффективности губернаторов, который составлял возглавляемый Константином Костиным Фонд развития гражданского общества (ФоРГО). «Костин, составляя этот рейтинг, приходил к Володину, и тот говорил — этого переставить вниз, этого поднять. Соответственно, конечный рейтинг — это была и точка зрения Кремля на происходящее», — отмечает Колядин. О том, что Володин лично вносил правки в рейтинг, говорят и два собеседника «Медузы» в «Единой России». Константин Костин утверждает, что «составители любого рейтинга были бы счастливы иметь среди своих экспертов высших должностных лиц администрации президента, но никому это не удавалось — не удалось и мне». Он добавляет: зато в рейтинге использовались заказанные АП социологические данные от Фонда общественного мнения.

Первый заместитель руководителя администрации президента Сергей Кириенко и спикер Госдумы Вячеслав Володин во время встречи премьер-министра Дмитрия Медведева с руководством «Единой России», 28 ноября 2016 года

Фото: Дмитрий Астахов / Пресс-служба правительства РФ / ТАСС

Раз в месяц или два Володин проводил совещания с пулом экспертов, куда входили порядка двадцати человек — от социологов (например, глава ВЦИОМ Валерий Федоров) до политологов (например, Алексей Макаркин) и политтехнологов (Олег Матвейчев, Евгений Минченко и другие). Были в пуле ультрапатриотические эксперты вроде Сергея Маркова и Алексея Мухина, но иногда звали и людей с подчеркнуто оппозиционными взглядами. «Например, [публицист Леонид] Радзиховский ходил и конкретно критиковал власть: вот, выборы несвободные, президент несменяемый… Такой анфан террибль», — вспоминает один из участников встреч.

Экспертов собирали и близкие к Кремлю фонды. При этом конкретной жесткой повестки у этих разговоров, как правило, не было — за исключением тех случаев, когда они проводились перед выборами. «Цель этого совещания не что-то сказать. А побыть вместе, подойти к начальству персонально, если тебя допускают, — поясняет один из экспертов. — Потом этот человек звонит в регион и говорит: „А я тут с Володиным говорил, и он мне сказал…“».

Представительскую функцию, по сути, выполняют и закрытые встречи с Владимиром Путиным, которые проходят в его резиденции после каждой федеральной кампании и куда приглашается совсем небольшое количество политтехнологов: например, те же Бадовский и Бунин, а также представители исполкома «Единой России». «Это просто знак внимания за проведение выборов, — поясняет один из участников таких встреч. — Встреча проходит в парадном кабинете, [Путин] подходит к каждому с шампанским, говорит хорошие слова».

Как утверждают собеседники «Медузы», теперь, когда за внутреннюю политику в АП отвечает Сергей Кириенко, порядки начинают меняться. Например, по словам Колядина, снова возросла роль кураторов регионов, которые во времена Володина не пользовались никаким влиянием — а при Суркове были ответственными за происходящее на местах. Администрация президента, как писал «Коммерсант», теперь напрямую рекомендует в регионы технологов, а региональные мониторинги в привычном виде больше не проводятся.

Эксперты к Кириенко ходят примерно те же, что ходили к Володину. «У них других, в общем-то, и нет», — поясняет Николай Миронов. По его словам, новые лица появляются, но их мало, — это прежде всего люди из Комитета гражданских инициатив и «методологи». В целом же, по словам участников рынка, Кириенко работает с экспертным сообществом куда менее активно, чем его предшественники. Он не рассылает «темники», не рвется распределять деньги — и некоторые из-за этого не понимают, что делать дальше. «Политолог куда пойдет? В России основной заказчик на этот жанр — структуры власти. Еще есть корпорации, но и там лучше быть системным. Оппозиция серьезно не профинансирует», — отмечает Николай Миронов.

«Володин любил инициативу, даже буйную. А Кириенко хочет понять, кто чего стоит, и каждому найти клеточку», — поясняет политолог, близкий к АП. По его словам, на осенней установочной встрече Кириенко, «как полковой писарь», все время что-то записывал. «Я понял: денег тут не будет», — говорит политолог и добавляет, что в советниках у Кириенко — прежде всего люди с большими ресурсами (будь то информационные агентства или пиар-структуры), которые должны пригодиться на президентских выборах.

Один из политологов, работающих с властью, подтверждает, что сейчас «говорящие головы» находятся «в подвешенном состоянии» — поскольку ИСЭПИ, который раньше «по сути, содержал всю экспертную тусовку», больше этого делать не может. «То, что сейчас гранты будут раздаваться не под любое безумие, это однозначно», — соглашается Андрей Колядин. «У Кириенко здравый подход, — говорит собеседник „Медузы“ в „Единой России“. — Всех выслушаем, но денег не дадим».

«Денег реально стало меньше. Многие остались без работы, — подтверждает руководитель „Политической экспертной группы“ Константин Калачев. — Сказалось также появление и развитие так называемых партийных технологов. Множество денежных ручейков сверху попытались слить в одну реку и направить в направлении узкого круга „своих“. Выживать стало тяжелей. Я вот уже сожалею, что вовремя с этой профессии не спрыгнул, когда было куда. То есть без АП зарабатывать можно, если управление внутренней политики не натягивает все хлебные контракты на себя и не мешает свободной конкуренции на рынке. Но это фантастика».

Экономика политики

«Самой дорогой кампании не существует», — говорит Евгений Малкин. Однако участники рынка признают: сейчас бюджеты, выделяемые технологам, снизились — и истории вроде выборов губернатора Красноярского края в 2002 году, когда кампания Александра Хлопонина стоила порядка 30 миллионов долларов, уже вряд ли возможны. «Я знаю ребят, которые садились друг перед другом и тренировались спокойно произносить фразу „Это стоит миллион долларов“, — говорит один из собеседников „Медузы“. — Но времена уже, конечно, не те». Валентин Бианки отмечает, что цены на рынке политтехнологий снизила прежде всего неконкурентность кампаний. Один из консультантов добавляет: ситуация такова, что чуть ли не две трети губернаторов сами дают «договорным» конкурентам деньги на выборы.

По словам Дмитрия Гусева, сейчас минимальная цена кампании одномандатника — 10–12 миллионов рублей; списочная кампания «Единой России» в регионе с двухмиллионным населением будет стоить от 50 до 100 миллионов рублей (другие партии тратят значительно меньше). Губернаторскую кампанию в неконкурентном регионе Гусев оценивает в 30–50 миллионов («Красоту-то все равно надо создавать, билборды там повесить»); в конкурентном — от 100 миллионов. Кампания губернатора Иркутской области Сергея Ерощенко, который проиграл выборы во втором туре, обошлась в 600 миллионов, утверждают технологи. Среднюю стоимость кампаний технологи оценивают по-разному: так, Перевозчиков говорит, что бюджет на одномандатника может составлять до 300 миллионов рублей (или 100 — если кандидат идет от власти). Евгений Малкин оценивает кампании в среднем в 2–6 доллара на избирателя; «если есть сильная структура, а у конкурентов мало ресурсов — можно уложиться и в доллар на избирателя».

Временно исполняющий обязанности губернатора Иркутской области Сергей Ерощенко представляет свою предвыборную программу. Иркутск, 13 сентября 2015 года

Фото: Алексей Головщиков / «Коммерсантъ»

«Но это все примерные цифры, — поясняет Гусев. — Цену кампании можно оптимизировать, что-то за счет государства делать, что-то кто-нибудь подарит и так далее. А есть наш гонорар. Вот наш гонорар — его вынь да положь». По словам одного из технологов, руководитель кампании в одномандатном округе получает не менее 400 тысяч рублей в месяц (при этом эта сумма может быть гораздо больше — «в зависимости от понтов технолога и лоховства заказчика»); Перевозчиков оценивает зарплату «районных полевиков» и копирайтеров в 150–250 тысяч в месяц, юристов — от 200 до 600 тысяч.

Так или иначе, большая часть денег на кампанию тратится «в черную», утверждают технологи. По оценке Бианки, зарплаты «по-белому» получают порядка 10% технологов. «Все это знают, все нарушают, и все кричат о честных выборах. Вы тогда или штаны наденьте, или крестик снимите, — горячится Андрей Богданов. — Что, кто-то наблюдателей оплачивает в белую? Покажите договоры. Нет, нам лучше сэкономить и выдать им не по пять тысяч, а по три». Малкин называет рынок политтехнологий «серым»: по его словам, государство тут в любом случае особенно ничего не теряет, поскольку официальные платежи, идущие через избирательные фонды кандидатов или по договорам, не облагаются налогом. Однако закон, по его словам, устроен так, что без нарушений все равно не обойтись. «Например, у нас законодательно запрещено выплачивать премии агитаторам по результатам выборов. А без этих премий нормально работу агитаторов не организуешь, — объясняет он. — Или затраты на квалифицированных политтехнологов — они обычно очень велики. А у губернатора терки с прокуратурой, силовыми органами. [Если платить в белую,] обязательно прицепятся, что это отмывание денег — люди ничего не делали, а деньги получали».

Еще одна причина большого количества неофициальных денег — то, что размер избирательного фонда по закону ограничен (например, одномандатник на парламентских выборах мог потратить до 40 миллионов рублей; разрешенные суммы на губернаторских выборах разнятся и могут составлять от 10 до 100 миллионов). Официальных бюджетов, по словам политтехнологов, обычно категорически недостаточно; директор NPR Group Дмитрий Фетисов говорит, что реальные траты на кампанию могут быть как минимум в семь-восемь раз больше. Поэтому услуги технологов чаще всего оплачиваются не из предвыборного фонда. «Я заказчику говорю — ну я же работаю на вас? Работаю. Вы мне отдаете деньги в конвертике, в чемодане или еще в чем-то. Заключите со мной контракт с любым вашим ГБУ. Назовите это не план избирательной кампании, а исследование путей выхода из какой-то сложной социально-экономической ситуации в каком-то крае», — призывает один из консультантов.

«Я бы вообще потолок отменил — и тогда уж будь добр расплачивайся со всеми официально, прогоняй через фонд», — считает Дмитрий Гусев. Богданов уверен, что потолок фонда существует только ради того, чтобы у кандидатов не было возможности покупать слишком много эфирного времени для агитации: «Чем меньше ты пускаешь других кандидатов на ТВ, тем меньше их знают. Почему все еще не любят [телевизор] — там четкий договор с конкретными ценами, поэтому все обычно тратят все официальные деньги на телевизор, а остальное можно сделать по-левому».

Впрочем, по словам собеседника «Медузы» в «Единой России», профессиональное сообщество не слишком заинтересовано в легализации своих бюджетов. «Минимум каждый второй технолог заезжает на кампанию не за гонорарами. А за тем, чтобы на полевой структуре попилить бабки, — считает источник. — Основной заработок технолога — это не гонорары. Это поле. Чем больше поле, чем больше ты людям платишь, чем больше агитационных материалов, тем больше ты можешь украсть». Богданов подтверждает: от 10 до 60% предвыборного бюджета «пилят», и печатная продукция — один из самых простых способов это сделать. «Бывает, что вице-губернатор говорит — давайте 70% всего бюджета сюда. А на остальное ты должен как-то провести кампанию», — добавляет один из технологов, работающих на «Единую Россию». Возможны такие ситуации еще и потому, что «на кампаниях в отсутствие конкуренции» победа зачастую обеспечена заранее.

«Нала надо очень много, — утверждает один из участников рынка. — Допустим, дворников ты отправляешь срывать агитацию оппозиции — как ты им заплатишь, из бюджета? Надо платить журналистам, избиркомам, наблюдателям. Агитацию чью-то сорвать, провокаторов отправить на чужую встречу. Ты же не напишешь договор — провокации, пять штук, один час. Надо ботов или живых людей держать, которые будут комментарии засирать. Опять же иногда надо кого-то бить ногами. А что, в регионах это часто бывает».

При этом неофициальные договоренности бьют и по самим технологам: как говорят участники рынка, «кидалово» на кампаниях — обычное дело. Кроме того, деньги, собранные на выборы, регулярно становятся предметом интереса правоохранительных органов — больше всего от этого страдают вице-губернаторы по внутренней политике, которые, как правило, и занимаются сбором. Известность получило, например, дело Николая Сандакова, бывшего вице-губернатора Челябинской области, который с апреля 2016 года находится под арестом по обвинению в получении взятки. По данным Reuters, арестованный в июле 2016-го при получении 400 тысяч евро наличными губернатор Кировской области Никита Белых также собирал с местных бизнесменов деньги «на выборы». 

«Время от времени люди, которые занимаются выборами [в региональных администрациях], оказываются в ситуации, когда не могут не нарушить закон», — констатирует председатель совета директоров «Никколо М» Игорь Минтусов. «Различные игроки в политике перераспределяют рынок, — считает Евгений Минченко. — Одни говорят — подождите, а зачем нам какой-то электоральный рынок, если можно решить все административно? А другие говорят — а чего решать все административно, если мы все можем решить при помощи уголовного дела и обыска? Это конкуренция политических инструментов».

Андрей Колядин подытоживает: «Политтехнолог — это еще и человек, который знает, как провести кампанию, чтобы никого не посадили».

Административный ресурс

У профессии политтехнолога в современной России есть понятная специфика: поскольку выборы чаще всего контролируются сверху, смысл кампаний как таковых ясен не всегда. Партийные штабы «Единой России» в регионах всегда работают в связке с местной администрацией, в руках которой, как правило, основные ресурсы, в том числе СМИ; существуют и более прямые способы повлиять на исход голосования. «Чем больше вмешательство в избиркомах, тем меньше нужны технологи, — поясняет Смирнов. — Мечта любого богатого кандидата — прийти к председателю избиркома, заплатить ему деньги — и чтобы ему выдали на руки протокол о том, что он победил. Желательно еще до выборов».

«Административная вертикаль технологов не любит — мол, книжек начитались, навозу не нюхали, а у нас особый менталитет, у нас это работать не будет, — рассказывает Аббас Галлямов. — Власти сложно проиграть, если организовать электорально хорошую кампанию, но у глав местных администраций до истерик доходило — им легче было переписать протокол». При этом, по его словам, некоторые задачи «административно решать нельзя». «Однажды звонит мне мама и спрашивает: сынок, что же вы за сволочи такие в „Единой России“? Оказалось, что к ней приходила в качестве агитатора школьная учительница и жаловалась, что ее и других учителей заставили ходить по квартирам, — вспоминает Галлямов. — Когда агитатор не мотивирован и работает из-под палки — это беда. Он должен не плакаться, а широко улыбаться. А для этого надо, чтоб работал он добровольно и получал деньги».

Бывший лидер Демократической партии Андрей Богданов на съезде политической партии «Правое дело» в Москве, 20 сентября 2011 года. Сейчас Богданов возглавляет Коммунистическую партию социальной справедливости

Фото: Станислав Красильников / ТАСС

Андрей Богданов выступает более радикально: по его словам, «на самом деле технологи сейчас не нужны», поскольку избирательные кампании зачастую просто «дымовая завеса», призванная скрыть, что все решено при помощи договоренностей и подставных кандидатов. «Всех ненужных кандидатов отшивают до выборов. Технолог сейчас — это скорее переговорщик, связующее звено с АП и местными элитами», — поясняет Богданов. Евгений Малкин считает, что технологи часто «не улучшают, а ухудшают результат — расфокусируют кампании, тратят деньги». Что не мешает им выигрывать — за отсутствием конкурентов.

«Вот вышел рейтинг технологов, там 90% тех, кто всегда работает на власть, — указывает Перевозчиков. — Да, они гениальные наверняка. Но, извините, когда у тебя есть все?» «Профессия очень деградировала. Господство админресурса делает бессмысленным само понятие политических технологий. Роль технологов и социологов зачастую заключается в том, чтобы изобразить деятельность», — сетует Малкин. Однако он надеется, что «курс на легитимность окажется серьезным — это будет возможность для качественного скачка».

По словам технолога, работающего с властью, кампании должны быть «как интересный сериал, чтобы избиратели ждали выхода нового эпизода». Однако сейчас до этого далеко — а значит, не существует и реальных критериев оценки, и получить заказ всегда может «бодрый отряд детей друзей тех, кто отдает приказы и берет откаты», как говорит политтехнолог Алена Август. «Пока КОЛ-фактор (принцип конкурентности, открытости и легитимности на выборах, который АП декларировала при Володине — прим. „Медузы“) — это как слово „халва“ [слаще во рту не становится], — считает собеседник в „Единой России“. — Лет через 15–20 может произойти модернизация рынка. Мы сейчас на окончании реакции и ждем нового витка». «Цех стремится развиваться, но этот процесс идет медленно, потому что нет рингов, негде тренироваться. Боевых кампаний, где ты можешь по-настоящему проиграть или выиграть, — единицы, — говорит Перевозчиков. — В основном кампании состоят в том, чтобы красиво обставить уже решенный результат. Красиво названные референдумами доверия. Это смешно. Это не выборы». 

Технологи уверены, что профессия станет более востребованной, как только появится больше реальных электоральных кампаний и референдумов. «Говорят: вот политконсультанты — это люди, которые вредят обществу… Мы одни из самых полезных людей для демократии в мире! — заявил Евгений Минченко на недавнем брифинге в честь Дня политконсультанта. — Мы присутствуем в поле реальной электоральной конкуренции, мы объясняем политикам, чего на самом деле от них хотят люди, мы помогаем выстроить коалиции и договориться, минимизируя межэлитное напряжение. Таких замечательных людей, как мы, надо не ругать, а носить на руках и говорить „спасибо“ каждый день».

Таисия Бекбулатова @ Meduza